АВТОНОМИЯ ВОЛИ В ГААГСКОЙ КОНВЕНЦИИ О ПРАВЕ, ПРИМЕНИМОМ К АГЕНТСКИМ СОГЛАШЕНИЯМ

Полный текст

Введение Истоки Гаагской конвенции о праве, применимом к агентским соглашениям, можно усмотреть в предложении разработать унифицированное коллизионное регулирование агентирования в области международной купли-продажи товаров, которое прозвучало еще на Восьмой Гаагской конференции по международному частному праву в 1956 г. Из-за отсутствия интереса у государствучастников проект был отложен на неопределенный период, но на Двенадцатой Гаагской конференции в 1972 г. в рамках направления по унификации коллизионного регулирования договорных правоотношений вопрос об агентских соглашениях и представительстве в целом был включен в повестку дня будущей конференции[363]. Как следствие, в 1977 г. специальная комиссия по поручению Тринадцатой Гаагской конференции утвердила текст Гаагской конвенции о праве, применимом к агентским соглашениям[364]. В литературе подчеркивается, что эта конвенция представляет особый интерес в связи с тем, что в условиях ярких различий национальных законодательств она составляет прекрасный пример согласования интересов, лежащих в основе правового регулирования этой сложной сферы (Hay, Müller-Freienfels, 1979:1-2). Конвенция вступила в силу в 1992 г. и в настоящее время действует для четырех государств[365]. В юридическое литературе общепризнанно, что Гаагская конвенция о праве, применимом к агентским соглашениям, устанавливает автономию воли. В подавляющем большинстве случаев ученые ограничиваются указанием на данную конвенцию в числе других международных инструментов (Zanibekov, 2016:143; Strigunova, 2014:153; Strigunova, 2016). Вместе с тем ее положения заслуживают предметного анализа по двум причинам. Во-первых, в вопросе закрепления автономии воли конвенция является промежуточным звеном между Гаагскими конвенциями 1955 г.[366] и 1986 г.5, унифицирующими коллизионные нормы о договоре международной купле-продажи товаров, и в этом плане является показательным материалом для осмысления развития принципа автономии воли в международном частном праве. Во-вторых, что существенно более важно, предмет конвенции составляют сложные правоотношения, распадающиеся на две группы (отношения между агентом и принципалом; отношения с третьими лицами), в рамках каждой из которых автономия воли получает свое специальное закрепление, требующее надлежащего осмысления. Практическая значимость исследования автономии воли в Гаагской конвенции о праве, применимом к агентским соглашениям, определяется двумя обстоятельствами: во-первых, стремительным развитием трансграничных частноправовых отношений, включая агентские, и все более частым использованием сторонами таких отношений возможности избрать применимое право и, во-вторых, потенциалом практического применения анализируемой конвенции как lex fori государствучастников в суде или как признанных на международном уровне норм в международном коммерческом арбитраже, что в свою очередь требует решения вопроса о соотношении данных норм с иными нормами об автономии воли. Правовой режим автономии воли в отношениях между агентом и принципалом В первую очередь, в литературе получает освещение автономия воли в отношениях между агентом и принципалом. Так, ст. [367] конвенции устанавливает, что «агентские отношения между принципалом и агентом регулируются избранным ими внутренним правом»[368]. Комментируя указанное положение, обратим внимание на ряд аспектов. Во-первых, Гаагская конвенция 1978 г., как и Гаагская конвенция 1955 г., позволяет сторонам избрать только «внутреннее право»7, в то время как уже Гаагская конвенция 1986 г. указывает на «право, выбираемое сторонами» (ст. 7), и тем самым оставляет открытым вопрос о допустимости выбора вненациональных источников[369]. Во-вторых, Гаагская конвенция 1978 г. в силу предписания ст. 4 в совокупности с положением ст. 5 санкционирует выбор сторонами права «третьей» страны, в том числе не участвующей в конвенции9. Н.Г. Вилкова указывает, что анализируемая конвенция - «первый международно-правовой документ», закрепляющий выбор национальными лицами государств-участников международного договора права государства, не участвующего в нем (Vilkova, 2000:102)10. При этом, как подчеркивает автор, такой подход был впоследствии воспринят Гаагской конвенцией 1986 г., а также другими международными и национальными источниками (Vilkova, 2000:102). По этой причине мы не согласимся с С.В. Николюкиным, который пишет, что на основании анализируемой конвенции стороны агентского соглашения могут избрать «применимое к их отношениям право, т.е. право принципала или право агента» (курсив наш - Т.Н.) (Nikolyukin, 2008:33-37). Как указано в Пояснительном отчете к конвенции, «Комиссия полагала, что стороны должны быть полностью свободны в выборе любого права, которое они пожелают, вне зависимости от степени связанности права и их отношения и безотносительно к мотивам сторон, побудившим их сделать выбор»[370]. Следовательно, оценивая в совокупности положения ст. ст. 4 и 5 Гаагской конвенции 1978 г. в свете заключений Пояснительного отчета к ней, можно сделать вывод о том, что анализируемая конвенция впервые на уровне международного договора прямо закрепила полную свободу сторон в выборе права любой «третьей» страны (ни в коем случае не ограничиваясь правом сторон соответствующего отношения). В ст. 5 конвенции также определена форма выражения выбора, осуществляемого агентом и принципалом, а именно: он «должен быть выражен прямо либо в такой форме, которая позволяет с достаточной определенностью установить применимое право исходя из условий договора между сторонами и обстоятельств дела». Н.Г. Вилкова справедливо указывает, что данное прави- При этом нельзя не отметить, что и в Пояснительном отчете к Гаагской конвенции 1978 г. по вопросу о термине «внутреннее право» дается краткий комментарий, согласно которому, как это принято в конвенциях Гаагской конференции по международному частному праву, данное положение нацелено на исключение всех правил международного частного права (коллизионных норм) соответствующего государства (то есть на запрет обратной отсылки) (п. 155 Пояснительного отчета - Explanatory Report, p. 46). 9 Ст. 4 Гаагской конвенции 1978 г. устанавливает: «Право, определенное в соответствии с настоящей Конвенцией, применяется вне зависимости от того, является ли оно правом одной из Сторон». 10 В литературе также высказана точка зрения, согласно которой Гаагская конвенции 1955 г. - даже в отсутствие специального предписания по этому вопросу - не препятствует выбору права «третьего» государства (Malkin, 2008:60). ло является «как бы промежуточным» между соответствующими нормами Гаагских конвенций 1955 г. и 1986 г. (Vilkova, 2000:102). Первая позволяет выводить выбор сторон только «из положений договора» (ст. 2), а вторая - «из условий договора и поведения сторон, рассматриваемых в их совокупности» (ст. 7)12. Как отмечается в Пояснительном отчете к конвенции, «по мнению большинства делегатов, было бы неестественно и в некоторых случаях несправедливо по отношению к сторонам запретить суду выводить намерение сторон из обстоятельств»13, но при этом нужно «гарантировать, что суд придаст значение только реальному выбору в отличие от подразумеваемого выбора, приписываемого сторонам судом»[371]. Примечательно, что в англоязычных версиях документов предварительный проект конвенции указывал на выведение выбора сторон «из положений договора» («from the provisions of the contract»)15, однако указанная терминология показалась разработчикам слишком ограничительной и уже в итоговом проекте, а также в действующей конвенции говорится об «условиях соглашения» («the terms of the agreement»)[372]. В литературе отмечается, что данная корректировка была направлена на то, чтобы охватить случаи «безвозмездного агентирования» и дела, в которых стороны не оформили свое соглашение (Hay, Müller-Freienfels, 1979:40). Вместе с тем франкоязычная версия действующей конвенции, имеющая одинаковую силу с ее текстом на английском языке, оперирует словосочетанием «условия договора» («dispositions du contrat»)17, что, 12 Пояснительный отчет к Гаагской конвенции 1978 г. также характеризует ее положение о форме выражения выбора сторон как значительное отступление от соответствующей нормы Гаагской конвенции 1955 г. (п. 46 Пояснительного отчета - Explanatory Report, 20). 13 П. 47 Пояснительного отчета (Explanatory Report, 20). В Пояснительном отчете к конвенции - в рамках комментария к ст. 5 - приводится следующий показательный пример: «А, который часто выступал в качестве агента для Б, каждый раз заключал с Б письменный договор, содержащий идентичные положения и устанавливающий одинаковую оговорку о применимом праве, в одном случае не составляет договор в письменной форме». По мнению разработчиков конвенции, «в такой ситуации предшествующие отношения сторон, очевидно, влияют на решение вопроса о том, намеревались ли они в этом случае подчинить свои отношения тому же праву, на какое они опирались в прошлом» (п. 156 Пояснительного отчета - Explanatory Report, 46-47). судя по всему, оставляет за рамками анализируемого положения те случаи, в которых с формальной точки зрения договор не был заключен. Наконец, неофициальные переводы конвенции на русский язык также используют термин «договор»: перевод Н.Г. Вилковой говорит о том, что выбор должен «следовать из положений договора»18, перевод Е.Ю. Проничевой - о том, что выбор должен быть в «форме, которая позволяет ... установить ... право исходя из условий договора»19. Таким образом, можно заключить, что отраженное в подготовительных материалах намерение разработчиков конвенции расширить сферу действия положения о форме выбора права получило отражение исключительно в ее англоязычной версии. Следовательно, практика применения указанной нормы, исходящая из обычного значения используемых в ней терминов, может быть неустойчивой и, вполне вероятно, не отражающей намерение ее разработчиков20. В завершение анализа ст. 5 конвенции отметим, что по мере развития принципа автономии воли в международном частном праве получали разработку и его институты, направленные в целом на защиту публичных интересов[373]. Данная тенденция ярко проявилась в работах исследователей Гаагской конвенции 1978 г. В частности, Н.Г. Вилкова подчеркивает, что «формальная свобода выбора права ограничивается правилом» о применении императивных норм государства, с которым имеется существенная связь, впервые появившимся в ст. 16 конвенции (Vilkova, 2000:102). Е.В. Попова также обращает внимание на то, что «автономия воли сторон не является безграничной», дополняя перечень механизмов, позволяющих «избежать злоупотреблений ... при выборе права», институтом публичного порядка (ст. 17 конвенции)[374]. 18 Конвенция о праве, применимом к агентским соглашениям от 14 марта 1978 г. (г. Гаага), неофициальный перевод Н.Г. Вилковой (текст конвенции официально опубликован не был), аvailable at: http://oprave.ru/?p=35699 (Accessed 28 July 2020). 19 Конвенция о праве, применимом к агентским соглашениям от 14 марта 1978 г. (г. Гаага), неофициальный перевод Е.Ю. Проничевой (текст конвенции официально опубликован не был) // СПС «Гарант». 20 Общее правило толкования международных договоров, отраженное в ст. 31 Конвенции о праве международных договоров, гласит: «Договор должен толковаться добросовестно в соответствии с обычным значением, которое следует придать терминам договора в их контексте, а также в свете объекта и целей договора» (Конвенция о праве международных договоров от 23 мая 1969 г. (г. Вена) // Ведомости Верховного Совета СССР. 1986. № 37. Ст. 772). Необходимо подчеркнуть, что ст. 32 указанной конвенции в исключительных случаях допускает обращение к дополнительным средствам толкования, включая подготовленные материалы и обстоятельства заключения международного договора. Однако, данный усложненный механизм, очевидно, не упрощает правоприменительный процесс и в условиях разночтения языковых версий международного договора не может гарантировать единые правовые результаты на территории всех его государств-участников. В этой связи следует обратить внимание на выявленную А.Б. Покровской закономерность, по которой «с расширением сферы регулирования правоотношений, осложненных иностранным элементом, посредством согласованного сторонами права, в практику вводятся и новые ограничительные институты»[375]. Полагаем, аналогичным образом можно сделать и вывод о том, что формирование согласованной системы пределов свободы сторон частноправовых отношений международного характера избрать применимое к них отношениям право является косвенным доказательством формирования такой свободы в качестве принципа международного частного права (и в этом отношении Гаагская конвенция 1978 г. составляет прекрасное подтверждение). Наконец, стоит указать, что Гаагская конвенция 1978 г. в силу весьма ограниченного предмета регулирования намеренно уклоняется от решения вопросов реализации автономии воли, которые, по мнению разработчиков, являются общими вопросам международного частного права. В частности, Пояснительный отчет к конвенции относит к вопросам такого характера выбор права, регламентирующего действительность соглашения сторон о праве, применимом к агентскому соглашению[376]. Вероятно, что по этим же соображениям Гаагская конвенция 1978 г. не содержит положений о допустимости последующего выбора права, депесажа и других возможностей при выборе права сторонами агентского соглашения. При этом в свете формирования системы ограничительных институтов международного частного права среди ученых получает распространение подход, в соответствии с которым в пределах прямо установленных ограничений (нормы непосредственного применения, публичный порядок и др.) свобода сторон частноправовых отношений международного характера избрать применимое право считается неограниченной, то есть отсутствие запрета рассматривается как дозволение. В частности, с использованием именно такой логики Е.В. Попова делает выводы о допустимости частичного, «плавающего» и последующего выбора права в Гаагской конвенции 1978 г.[377] Правовой режим автономии воли в отношениях принципала с третьими лицами Особо подчеркнем, что в подавляющем большинстве случаев отечественные ученые связывают автономию воли в Гаагской конвенции 1978 г. исключительно с ее ст. 5. В частности, одни авторы, указывая на закрепление автономии воли в данной конвенции, ссылаются исключительно на ст. 5 (Strigunova, 2016:12, 44; Strigunova, 2017), а другие (в рамках общей характеристики конвенции) отмечают ст. 5, но при этом вообще не упоминают ст. 14 (Kanashevskiy, 2014:100-101; Makovskiy, Khlestova (eds.), 2012). Более того, Н.Г. Вилкова прямо заявляет: «В том, что касается отношений между представляемым (принципалом) и третьим лицом, ... стороны лишены права выбора применимого права» (Vilkova, 2000:103)[378]. Вместе с тем второй блок отношений, охватываемых Гаагской конвенцией 1978 г., составляют отношения принципала с третьими лицами (гл. III). Регламентация этих отношений начинается со ст. 11, которая устанавливает для них коллизионные привязки, однако ст. 14 прямо предписывает: «Невзирая на положения статьи 11, если письменное указание принципала или третьего лица на право, подлежащее применению.., было прямо принято другой стороной, к указанным вопросам должно применяться обозначенное таким образом право»[379]. Исходя из изложенного, мы не можем согласиться с учеными, связывающими автономию воли в Гаагской конвенции 1978 г. только с ее ст. 5 и даже прямо отрицающими возможность выбора права в отношениях принципала с третьими лицами. Нетрудно заметить, что в части закрепления автономии воли юридическая техника второй и третьей глав Гаагской конвенции 1978 г. существенно отличаются: во второй главе (об отношениях между агентом и принципалом) автономия воли закреплена в статье, открывающей главу (ст. 5), а в третьей главе (об отношениях принципала с третьими лицами) об автономии воли говорится в предпоследней для главы статье (ст. 14)[380]. Указанное различие может свидетельствовать о том, что на момент разработки конвенции автономия воли в «классических» договорных отношениях прочно утвердилась в сознании спе- циалистов, в то время как для более «сложных» отношений, существующих между принципалом и третьим лицом, но касающихся наличия и объема полномочий агента, а также результатов осуществления им полномочий либо намерений их осуществить, выбор применимого права рассматривался скорее как исключение, нежели как правило. Последнее, в свою очередь, может быть связано также с тем, что в середине второй половины XX в. автономия воли как принцип международного частного права еще развивалась, на практике была связана преимущественно с международной куплей-продажей и лишь в отдельных случаях получала признание в иных частноправовых отношениях международного характера[381]. Тем не менее, мы исходим из того, что номер статьи или ее расположение не влияют на юридическую силу закрепленной в ней нормы. В одном из первых обзоров анализируемой конвенции в зарубежной литературе указывается: «Ст. 14 позволяет принципалу и третьему лицу сделать прямой выбор права для регулирования тех аспектов их отношения, которые иначе регулировались бы правом государства, указанным в ст. 11» (Pfeifer, 1978:436)30. Пояснительный отчет к конвенции также гласит: «Положение об автономии воли в Главе III Конвенции позволяет принципалу и третьему лицу заранее урегулировать их отношение в целом, минимизируя таким образом риск последующей тяжбы»[382]. При этом, как и в Главе II, автономия воли принципала и третьего лица допускает выбор любого (в том числе «третьего») права[383]. Таким образом, следует заключить, что Гаагская конвенция 1978 г. однозначно признает автономию воли не только в отношениях между принципалом и агентом, но и в отношениях принципала с третьими лицами. Вместе с тем специфика отношения принципала и третьего лица, касающегося полномочий агента и результатов их осуществления, не могла не сказаться на специфике реализации в его рамках автономии воли сторон. Необходимо обратить внимание на несколько аспектов. Во-первых, тот факт, что выбор применимого права осуществляется не для отношения в целом, а лишь для специального вопроса, в достаточной мере отделенного от остального отноше- ния, обусловил признание в этом случае (в отличие от отношений принципала и агента) только прямо выраженного выбора[384]. Во-вторых, несмотря на то, что отношение касается полномочий агента, оно складывается между принципалом и третьим лицом и, следовательно, волеизъявление касательно применимого права может исходить только от этих двух субъектов. При этом агент как посредник, неминуемо вовлеченный во взаимодействие принципала и третьего лица, может содействовать трансляции волеизъявления от одного субъекта к другому. В этом плане показательно, что в качестве типичного случая, подпадающего под действие ст. 14, Пояснительный отчет к конвенции указывает на представление агентом третьему лицу доверенности или иного документа о полномочиях: «Если в таком документе указано право, применимое к полномочиям агента по отношению к третьему лицу, и если принципал согласится на применение этого права, то будут иметься сильные аргументы в пользу его применения»[385]. В данном случае нельзя не обратить внимание и на то, что избранное принципалом и третьим лицом право будет в конечном итоге определять полномочия агента, то есть третьего лица, и этим потенциально может ущемить его интересы (например, при решении вопроса о последствиях превышения агентом своих полномочий[386]). На этом основании следует поддержать уточнение Ю. Базедова, в соответствии с которым «выбор принципалом и третьей стороной приемлем только в том случае, если это не порождает негативных последствий для агента без его/ее согласия» (Basedow, 2019:18). В-третьих, стремясь к определенности[387], Гаагская конвенция 1978 г. предъявляет экстраординарные требования к форме соглашения о выборе применимого права между принципалом и третьим лицом: оно должно исходить в письменной форме, с одной стороны, и быть прямо принято, с другой. В отношении требования письменной формы Ю. Базедов справедливо указывает, что хотя его «трудно обосновать», оно не будет «серьезным препятствием, если современные формы связи включены в качестве конститутивного документа» (Basedow, 2019:17). Более сложным будет установление прямого принятия, осо- бенно в свете того, что, как указывает Пояснительный отчет к конвенции, подписание стандартной формы договора, содержащей оговорку о выборе права, применимого к полномочиям агента, не является достаточным для констатации прямого принятия такого выбора[388]. При этом нужно учитывать, что разработчики конвенции в целом занимали крайне строгую позицию по отношению к стандарту принятия предложенного права. В Пояснительном отчете к конвенции указано, что оно могло бы требоваться и в письменной форме, хотя в таком случае статья в значительной степени лишилась бы практической ценности38. Нормы Гаагской конвенции о праве, применимом к агентским соглашениям, в системе международных норм об автономии воли Историко-правовой анализ показал, что положения Гаагской конвенции 1978 г. составляют одну из ступеней в прогрессивном развитии принципа автономии воли в международном частном праве. В частности, стандарт автономии воли в отношениях между агентом и принципалом общепризнанно квалифицируется как промежуточный между положениями Гаагских конвенций в сфере международной купли-продажи товаров 1955 и 1986 гг. (Vilkova, 2000:102). Вместе с тем юридическая судьба Гаагской конвенции 1978 г. подтверждает, что готовность делегатов государств, участвующих в разработке международного договора, внести в его текст прогрессивные правовые стандарты вовсе не гарантирует их последующей имплементации в национальных законодательствах. В настоящее время Гаагская конвенция 1978 г. насчитывает лишь четыре государства-участника[389] и, что особенно значимо, составляет не единственный пример подобного рода. Так, Гаагская конвенция 1955 г., закрепляющая строгий стандарт автономии воли (внутреннее право страны; выбор, основанный только на условиях договора), насчитывает восемь государствучастников[390], а Гаагская конвенция 1986 г., закрепляющая существенно более либеральный стандарт автономии воли (последующий выбор права; вытекаю- щий из условий договора и поведения сторон в совокупности), вообще не вступила в силу[391]. Представляется, что именно неуспешная юридическая судьба конвенций, которые, в том числе, устанавливают стандарт автономии воли в договорных правоотношениях различного рода (в сфере агентских соглашений и договоров международной купли-продажи товаров) и которые из-за незначительного числа участников или вообще невступления в силу нельзя считать достигнувшими цели унификации - создания единообразного поля коллизионного регулирования на значительной территории, подтолкнула Гаагскую конференцию по международному частному праву к разработке первого в ее истории юридически необязательного документа - Принципов, касающихся выбора права в международных коммерческих договорах, 2015 г.[392] Вместе с тем в современный период практическая значимость исследования стандарта автономии воли в Гаагской конвенции 1978 г. обуславливается тем фактом, что данная конвенция является действующим международным договором, хотя и с весьма ограниченным кругом участников. Будучи частью lex fori государств-участников, нормы анализируемой конвенции подлежат применению судами этих государств при рассмотрении споров, вытекающих из агентских соглашений международного характера. Таким образом, отечественным участникам международного гражданского оборота крайне важно иметь правильное представление о содержании таких норм при выборе места рассмотрения споров, вытекающих из заключаемых ими агентских соглашений с иностранным элементом. Более того, особенно важно учитывать, что при рассмотрении споров из трансграничных агентских соглашений международным коммерческим арбитражем последний не будет юридически связан коллизионными нормами государства его локализации. По общему правилу международный коммерческий арбитраж признает автономию воли сторон спорного правоотношения на основании положений «собственных» актов. Например, для МКАС при ТПП РФ таким основанием выступит п. 1 ст. 28 Закона РФ «О международном коммерческом арбитраже»[393], который воспроизводит п. 1 ст. 28 Типового закона ЮНСИТРАЛ о международном торговом арбитраже44. Однако поскольку в актах, касающихся международного коммерческого арбитража, возможность сторон избрать применимое материальное право, как правило, лаконично провозглашается45, при рассмотрении конкретного спора арбитраж будет обращаться к дополнительному инструменту, содержащему более подробные правила реализации обозначенной возможности, а именно: либо - несмотря на отсутствие такой обязанности - к коллизионному праву государства локализации[394], либо к любому иному инструменту - национальному или международному (вне зависимости от его юридической силы)[395]. В последнем случае по спорам из трансграничных агентских соглашений для международного коммерческого арбитража таким инструментом могут выступить как Гаагская конвенция 1978 г. (в том числе для арбитражей, локализованных в государствах, не участвующих в конвенции, - что существенно расширит территориальную сферу ее воздействия), так и упомянутые Принципы 2015 г. (в том числе для арбитражей, локализованных в государствах, участвующих в Гаагской конвенции 1978 г., - вне зависимости от юридически обязательного для государства локализации характера конвенции и рекомендательного характера принципов). В отношении Принципов 2015 г. важно подчеркнуть, что отсутствие необходимости согласования позиций делегатов по будущему юридически обязательному документу выступило одним из факторов, позволивших Гаагской конференции по международному частному праву сформулировать чрезвычайно прогрессивные и либеральные положения в анализируемой области. В частности, Принципы санкционируют депесаж (п. 2 ст. 2); последующий выбор (п. 3 44 Типовой закон ЮНСИТРАЛ о международном торговом арбитраже от 21 июня 1985 г. (с изменениями, внесенными 07 июля 2006 г.) // Издание Организации Объединенных Наций. R.08.V.4. С. 1-22. 45 Например, упомянутый п. 1 ст. 28 Закона РФ «О международном коммерческом арбитраже» ограничивается провозглашением: «Третейский суд разрешает спор в соответствии с такими нормами права, которые стороны избрали в качестве применимых к существу спора», - а также оговоркой, исключающей обратную отсылку. Идентичное, по сути, правило содержится и в § 26 (применимое право) Регламента МКАС (Регламент МКАС при ТПП РФ (утвержден Приказом ТПП РФ от 18 октября 2005 г. № 76), available at: http://mkas.tpprf.ru/ru/materials/ (Accessed 28 July 2020), и в § 23 (нормы, применимые к существу спора) действующих в рамках МКАС Правил арбитража международных коммерческих споров (Правила арбитража международных коммерческих споров (Приложение 2 к Приказу ТПП РФ от 11 января 2017 г. № 6), available at: http://mkas.tpprf.ru/ru/materials/ (Accessed 28 July 2020). ст. 2); выбор несвязанного права (п. 4 ст. 2); выбор вненациональных источников (если lex fori это не запрещает - ст. 3); прямо выраженный и подразумеваемый выбор (ст. 4) и т.д. Как следствие, уже в год принятия Принципов Комиссия ООН по праву международной торговли рекомендовала использовать данный документ, в том числе арбитражам[396]. Таким образом, необходимо заключить, что в конкретном деле международный коммерческий арбитраж, определяющий стандарт автономии воли для трансграничных агентских соглашений, может оказаться перед выбором надлежащего инструмента: специально разработанной для этой сферы отношений, но консервативной согласно конкретным историческим условиям ее принятия Гаагской конвенции 1978 г. либо весьма прогрессивных, хотя и юридически необязательных Принципов 2015 г. В силу гибкости и негосударственной природы международного коммерческого арбитража выбор в таком случае будет находиться всецело в поле усмотрения конкретного состава арбитража либо единоличного арбитра. В этом отношении мы можем только предложить подход, в соответствии с которым для автономии воли в отношениях между принципалом и агентом целесообразно опираться на более прогрессивный и разработанный стандарт Принципов 2015 г., однако для автономии воли в отношениях принципала с третьими лицами в силу прямого предписания п. 3 (f) ст. 1 Принципов и особой специфики данных отношений следует опираться на сдержанный стандарт Гаагской конвенции 1978 г. Наконец, нельзя не отметить, что совершенно особый потенциал применения Гаагской конвенции 1978 г. обнаруживается в том случае, когда стороны агентских соглашений международного характера избирают неприменимое материальное право какого-либо государства, а именно указанную конвенцию как источник коллизионных норм. Показательным в этом плане является решение арбитража Международной торговой палаты по спору между американским агентом и российским принципалом, которые предусмотрели, что заключенное ими агентское соглашение «должно регулироваться Гаагской конвенцией о праве, применимом к агентским соглашениям (Гаага, 1978)»[397]. Арбитраж в данном деле подчеркнул, что хотя ни США, ни Россия не являются участниками Гаагской конвенции 1978 г., это не препятствует сторонам заключить соглашение о применении указанной конвенции к их договорным правоотношениям[398]. Как следствие, арбитраж избрал право штата Мичиган (США) в каче- стве применимого к отношениям агента и принципала на основании соответствующей коллизионной нормы Гаагской конвенции[399] 1978 г. Изложенное позволяет заключить, что в силу присущей сторонам договорных, в том числе агентских, правоотношений международного характера автономии воли они могут избрать применимое материальное право не только прямо, указывая на право конкретного государства, но и косвенно, предусматривая применение Гаагской конвенции 1978 г. (вне зависимости от участия в ней государств национальной принадлежности сторон) в качестве источника коллизионных норм, которые в свою очередь приведут к выбору материального права определенного государства. Выводы По итогам проведенного анализа следует сделать следующие выводы. Гаагская конвенция о праве, применимом к агентским соглашениям, признает автономию воли сторон двух различных типов правоотношений, для каждого из которых предусмотрен специальный стандарт: либеральный - для «классических» правоотношений агента и принципала и крайне строгий - для изолированного вопроса о полномочиях агента в правоотношениях принципала и третьего лица. Автономия воли в отношениях между агентом и принципалом имеет ключевое значение. Степень развития данного принципа в Гаагской конвенции 1978 г. имеет промежуточный характер между положениями Гаагских конвенций в сфере международной купли-продажи товаров 1955 и 1986 гг. Она указывает на выбор «внутреннего» права, но при этом прямо санкционирует выбор права «третьей» страны (в том числе не участвующей в конвенции) и допускает выведение соглашения сторон из условий договора и обстоятельств дела. В Гаагской конвенции 1978 г. формируется система ограничительных институтов (нормы непосредственного применения, публичный порядок), которые очерчивают пределы свободы сторон избрать применимое право, что является косвенным доказательством становления такой свободы в качестве принципа международного частного права. Наконец, несмотря на то, что Гаагская конвенция 1978 г. в силу весьма ограниченного предмета регулирования намеренно уклоняется от решения ряда общих вопросов реализации автономии воли, отсутствие прямого запрета толкуется как дозволение (для последующего выбора права, депесажа и др.). Вопреки распространенной в отечественной юриспруденции точке зрения Гаагская конвенция 1978 г. связывает автономию волю не только с отношениями агента и принципала, но и с отношениями принципала и третьих лиц. Однако специфика таких отношений, касающихся полномочий агента, сказалась и на степени развития автономии воли. Возможность выбора применимого права принадлежит принципалу и третьему лицу, при этом такой выбор может быть только прямым, выраженным в письменной форме, с одной стороны, и прямо принятым, с другой. Потенциал практического применения Гаагской конвенции 1978 г. реализуется в двух направлениях. Во-первых, будучи частью lex fori государствучастников, нормы анализируемой конвенции подлежат применению судами этих государств при рассмотрении споров, вытекающих из агентских соглашений международного характера. Во-вторых, в свете общей тенденции «денационализации процесса определения применимого права» (Asoskov, 2017:542) нормы анализируемой конвенции могут быть применены международным коммерческим арбитражем - вне зависимости от того, участвует ли в данной конвенции государство локализации конкретного арбитража. Таким образом, отечественным участникам международного гражданского оборота крайне важно иметь правильное представление о содержании норм Гаагской конвенции о праве, применимом к агентским соглашениям (в том числе об автономии воли), при выборе места рассмотрения споров, вытекающих из заключаемых ими агентских соглашений международного характера.

Об авторах

Татьяна Васильевна Новикова

Северо-Кавказский филиал Российского государственного университета правосудия

Автор, ответственный за переписку.
Email: tnovikova@inbox.ru

Candidate of Legal Sciences, Associate Professor, Head of the International Law Department

350002, Российская Федерация, г. Краснодар, ул. им. Леваневского, д. 187/1

Список литературы