Формирование института соучастия в уголовном праве Индии XIX в

Полный текст

I. ВВЕДЕНИЕ Соучастие является одним из древнейших классических институтов уголовного права. В мире нет, пожалуй, ни одного уголовного кодекса, в общей части которого не нашел бы отражения этот уголовно-правовой институт. Исторически групповая преступность была достаточно распространенным явлением и представляла собой наибольшую общественную опасность. Подготовка и совершение преступления с участием нескольких лиц и в условиях «взаимовыручки» соучастников всегда повышает «шансы на успех» преступного замысла, способствует достижению преступной цели и сокрытию содеянного, уклонению от органов правосудия и совместному сопротивлению в случае уголовного преследования. Историко-правовое исследование англосаксонского института преступного соучастия, перенесенного на колониальную почву Британской Индии с заимствованиями местной уголовно-правовой практики, способствует более глубокому осмыслению феномена групповой преступности с учетом иностранного опыта криминологической политики по преодолению опасных форм соучастия. Целью настоящего исследования является обобщение и анализ доктринальных позиций и законодательных положений института соучастия (conspiracy) в смешанной правовой системе Индии. Авторы ставят перед собой такие прикладные научные задачи, как изучение различных подходов к толкованию соучастия в индийской ортодоксальной традиции и частично в нормах мусульманского права, а также в источниках британской уголовно-правовой науки, актах колониального законодательства и решениях индийских судов. Первая часть статьи посвящена рассмотрению института соучастия через призму истории преступлений, совершаемых группами лиц в Британской Индии, а вторая часть связана с анализом нормативной регламентации этого института в Уголовном кодексе Индии 1860 г., в том числе со сложными вопросами разграничения отдельных форм соучастия, совиновничества и преступного сговора. II. РАСПРОСТРАНЕНИЕ ГРУППОВОЙ ПРЕСТУПНОСТИ В КОЛОНИАЛЬНОЙ ИНДИИ Как утверждают английские историки права Ф. Поллок и Ф.У. Мейтленд, институт содействия преступнику, оказания ему поддержки и укрывательства был известен раннесредневековому праву Англии (Pollock & Maitland, 1898:510). Так, в уэссекской «Правде Инэ» 690 г. содержались нормы о различных видах соучастия: простое соучастие квалифицировалось при наличии группы до 7 человек, толпа (шайка) - до 35 человек, «военное нашествие» - свыше 35 человек; а также говорилось об ответственности членов семьи вора, знавших о совершении им преступления, и устанавливался возраст в 10 лет для мальчиков, совершивших укрывательство преступника (ст. 7, 13.1)[60]. В средневековом английском праве под соучастием (complicity) подразумевалась особая форма совместной (групповой) преступной деятельности (joint enterprise), когда объединялись усилия нескольких лиц для достижения единого намерения совершения преступления. Постепенно сложившая в уголовно-правовой доктрине и нормах «общего права» концепция соучастия была перенесена в конце XVIII - начале XIX в. в колониальное уголовное право. У британских властей были веские утилитарные причины введения собственных уголовно-правовых концепций, весьма чуждых правовой культуре Индии. На примере Британской Индии с ее особенно пестрой правовой системой можно проследить, как развивались в колониальном праве положения противодействия совместной преступной деятельности и совместному участию в преступлении (англ. participation in crime). Синкретичное своеобразие правовой культуры Индии усугублялось огромными размерами субконтинента, «правовой чересполосицей» полуфеодальных княжеств, отягощалось индо-мусульманскими противоречиями, культурно-религиозной и расово-этнической пестротой индийского населения (Krasheninnikova & Trikoz, 2017:183-206). На первом этапе, в конце XVIII - начале XIX в., британский парламент санкционировал применение мусульманского и индуистского права в колониальных судах по уголовным делам (Shahdeen, 1994:15-20). Колониальные суды, как учрежденные Ост-Индской компанией, так и королевские суды, весьма хаотично и противоречиво применяли к случаям групповой преступности местные предписания индусского и мусульманского права, а в спорных случаях обжалования решений общинно-племенных судов использовали английскую доктрину соучастия, также весьма путанную и отягощенную прецедентным толкованием, по принципу «эквивалентности» (лат. accessorium - дополнительный, несамостоятельный). Согласно акцессорной теории, все соучастники несли одинаковую с непосредственным исполнителем ответственность как его alter ego (соисполнители), кроме т.н. «соучастников после факта совершения преступления». Соучастники наказывались за их участие в непосредственном совершении преступления или даже на стадии покушения на него (Chernykh, 1986:12). Здесь решающим элементом признания уголовно наказуемого соучастия считалась преступная воля, злое намерение, разумение соучастника. Средневековая конструкция института соучастия развивалась и в местной правовой культуре, в частности, в «дхармической литературе» индийской ортодоксальной традиции. Этот институт был закреплен в наиболее авторитетных дхармашастрах «Законах Ману» (II в. до н.э. - II в. н.э.), в которых регламентировались отдельные вопросы соучастия, например, укрывательство вора, оказание ему материальной поддержки, и даже получение брахманом взятки от вора (за исполнение жертвоприношения в его пользу). Пособников, которые давали ворам пищу и оружие, дхармашастры предписывали наказывать как самих воров. Как было указано, справедливый раджа «пойманного с краденым и воровским инструментом велит казнить, не колеблясь» (ст. 270 гл. IX ЗМ)[61]. За подстрекательство также устанавливалось наказание, аналогичное основному преступлению (Glucklich, 1982:62-65). После завоевания Делийского султаната мусульманским государством моголов в Индии была введена мусульманская уголовно-правовая система. Со временем нормы шариата стали применяться почти безраздельно к индусам, буддистам, христианам, иудеям и другим жителям подконтрольных княжеств. В этих нормах доколониального периода институт соучастия был еще недостаточно разработан, хотя уже выделился ряд общих правил об ответственности за совместное преступление (Banerjee, 1962:10-14). Некоторые из них имели кораническое происхождение: «В злодеяньях и вражде / Друг другу не оказывайте помощь. / Страшитесь Господа / Он в наказании силен» (Коран. Сура 5 «Трапеза»). В шариате запрещалось отдавать приказ на греховное дело, а всякое преступление объявлялось жесточайшим и величайшим грехом; одна из норм шариата гласила: «то, что ведет к греху (преступлению), является грехом». Следовательно, любая форма участи в подготовке или совершении преступления признавалась грехом, подлежащим наказанию. Другое средневековое правило гласило, что число лиц, подвергаемых по принципу талиона кровомщению (убийству из кровной мести), должно быть строго равным числу жертв откупаемого преступления. На этой основе шариатские суды в Индии стали отграничивать простых участников преступления от «главных виновников», которые подлежали всегда строгому установленному наказанию (худуд или кисас) - смертной казни, в то время как собственно «соучастники» наказывались по усмотрению судьи (наказание та’азир). Например, если один из них удерживал жертву в то время, как другой (исполнитель) наносил смертельные удары, то лишь этот последний приговаривался к смертной казни, а первый как соучастник получал удары плетью и отправлялся в тюрьму. В мусульманском праве доколониальной Индии различали такие формы соучастия, как преступный сговор, подстрекательство и пособничество, первые из которых относились к активным по своей природе преступным действиям. Причем сговор о совершении преступления признавался наказуемым, даже если его участники не предприняли каких-либо действий с целью реализации своих планов. В этом нормы шариата отличались от англосаксонской доктрины преступного сговора и акцессорной теории. Допускалось наказание за подстрекательство, даже если склоняемый не совершил «заказанного» подстрекателем преступления. Пособничество в шариате было наказуемым даже в пассивной форме (например, недонесение о преступлении). Сокрытие вора или убийцы также рассматривалось как самостоятельное преступление та’азир, наказываемое лишением свободы и телесным наказанием. Наряду с «материальным» исполнителем наказывался и «духовный», или моральный, исполнитель, который просто использовал для совершения преступления лиц, не подлежавших уголовной ответственности (в силу их невменяемости, возраста, принуждения или отсутствия умысла). В отличие от англосаксонского права в шариате добровольный отказ исполнителя от преступления не исключал наказуемости иных соучастников. Таким образом, в средневековой (доколониальной) Индии распространилась мусульманская концепция соучастия в преступлении, которая отрицала его акцессорную природу и в любом случае вела к уголовной ответственности пособника и подстрекателя (Kaspshak, 2016:101-102). Хотя в мусульманской правовой доктрине соучастник должен был «подлежать» тому же наказанию, что и сам исполнитель, в судебной практике он далеко не всегда подвергался такому же наказанию. В средневековом индийском обществе процветали религиозно-сектантские и внутрикастовые социальные группировки, объединявшиеся под сенью какого-либо культа или ремесла, нередко промышлявшие разбойными нападениями и ведущие полукриминальный образ жизни. После прихода англичан такая криминогенная обстановка в индийских колониях казалась неискоренимой цивилизованными (западными) методами. Индийское общество с его феноменальной мозаичностью и социальной корпоративностью легко допускало отклоняющие (девиантные) формы деятельности разных группировок (каст, сект, панчаятов и др.), главы которых обладали устойчивой духовной властью и особым моральным авторитетом. Они были способны организовать тайные или даже открытые сообщества антибританской направленности, поднять мятеж против колониальных властей или миссионеров в отдельной общине, княжестве или президентстве. Коллективистские начала и кастовый способ социальной организации, основанный на древнеиндийском «законе четырех варн и стадий жизни» (чатур - варна - ашрама - дхарма), находил отражение в «криминогенной обстановке», разрасталась практика незаконной деятельности внутрикастовых и сектантских полукриминальных объединений. Такую ситуацию британские колониальные власти не могли первое время адекватно воспринимать и контролировать. Английские колонизаторы, осознавая особенности традиционной варново-кастовой иерархичности и коллективно-групповой идеологии в Индии, с которыми была тесно связана распространенная здесь групповая преступность и разнообразные формы преступного соучастия, ввели систему косвенного колониального управления. Сохраняя первое время «кастовую автономию» и суверенность традиционного правового регулирования в соответствии с нормами индусского и мусульманского права, английские чиновники и судьи столкнулись с ростом полукриминальной и даже открыто насильственной активности группировок и сообществ. Они вели борьбу за повышение своего социального (и прежде всего варнового) статуса среди других более высоких каст, а также против политики «белой администрации». Яркий пример в этот период дает шудрянская каста каястхов - средневековых писцов, традиционно занимавших административные посты при индийских раджах и затем уже в колониальной администрации Индии. Разрасталась групповая преступность и среди членов касты «неприкасаемых»: под видом «борьбы за равноправие» и против причисления их к низшей варне шудр они вели полукриминальную борьбу с дискриминирующими их властями. На этой волне недовольства ограничениями в своей правоспособности «неприкасаемые» часто вовлекались в организованную преступность и различные формы соучастия. Отдельной категорией «преступных каст» в колониальной Индии являлись такие, которые по сути выбрали совершение преступлений в качестве своей кастовой специализации. Это, в частности, кочевая каста канджаров, занимавшихся похищением людей и грабежами; касты коли и баухари, специализировавшиеся на краже скота; каста бхампта, профессиональная практиковавшая железнодорожные кражи; близкая к «неприкасаемым» криминальная каста барвар, члены которой были профессионалами в боевых искусствах и зачастую решали конфликты насильственным способом; каста харни, избравшая «профессией» занятие проституцией, и др. С точки зрения британских колониальных властей небольшие традиционные общины, низшие касты, лесные и горные (пригималайские) племена, ведущие кочевой образ жизни представляли потенциальную угрозу для общества, поскольку в них трудно было контролировать и предупреждать преступную деятельность. Такие групповые объединения индусов не соответствовали понятиям европейцев о цивилизованном образе жителей, которые должны были вести оседлую жизнь, практиковать земледелие и использовать наемный труд. Британские чиновники подспудно видели в их образе деятельности разные формы групповой преступности, выделяли главарей и соучастников, различали их по степени виновности и вредоносным последствиям совершенного деяния. Это, в свою очередь, способствовало формированию особых субинститутов (форм) соучастия в колониальном уголовном праве: подстрекательства и преступного сговора, деления на «воров в законе» и простых «сошек преступного мира» (Schwarz, 2010:25-31). Они понимали, что действие кастово-религиозного фактора лишь усиливалось в атмосфере преступного мира, где главарь сообщества из более высокой касты авторитетно раздает преступные приказы простым членам группы. Внутренняя дисциплина в таких преступных сообществах, или кастах («вимукту джати»), была особенна сильна, потому что на глазах рядовых членов адепты религиозных сект и племенных культов практиковали изуверские ритуалы и массовые жертвоприношения, чтобы задобрить свои божества. Начиная с середины XIX в. губернаторы индийских президенств стали обдумывать проекты по созданию особых исправительных учреждений для кочевых каст и маргинальных индусских общин. Известны особые законодательные акты - “Criminals Tribes Acts”, в частности законы «О преступных кастах» 1871 и 1876 гг., которые действовали в Бенгальском президентстве, закон 1911 г., распространенный на Мадрасское президентство, и, наконец, консолидированный акт 1924 г. о преступных кастах в Индии. Для членов таких каст организовывались специальные поселения с целью «исправлять» криминальные наклонности с помощью тяжелых работ. После получения Индией независимости серия законов 1949, 1952 и 1961 гг. аннулировала дискриминационные положения предыдущих актов о преступных кастах, и вместо этого термина был введен новый - «нетитульная каста» (англ. denotified)[62]. Наибольшую известность в колониальной Индии по масштабам своей криминогенной активности получила религиозная секта тугов (от хинди ठग, ṭhag - «вор»; англ. thuggee), впоследствии также причисленная к категории «преступная каста». Британские власти подняли на новый уровень проблему преследования и привлечения к ответственности группировок тугов, так как их групповая (организованная) преступность считалась наиболее опасной формой соучастия. Это были средневековые разбойники-душители, которые считали себя служителями индийской богини Кали с ее культом смерти и разрушения (Rushby, 2003). Они были выходцами из низкого сословия погонщиков буйволов, сопровождавших в походах армию Великих Моголов, и примерно на треть состояли из мусульман, стоявших вне кастовой системы Индии. Промышляя на больших дорогах и караванных путях в Северной и Центральной Индии, они нападали на торговые обозы, убивали путешественников и миссионеров. Совершая бескровные убийства согласно ритуалу, они хотели обеспечить себе перевоплощение после реинкарнации в следующей жизни: душили жертву сзади, накинув на шею веревку или тугой шарф, а затем изуродованный до неузнаваемости и обобранный до нитки труп жертвы закапывали ритуальной киркой или сбрасывали в колодец. Туги пользовались особыми опознавательными знаками, специальным жаргоном, а их тайное ремесло передавалось от поколения к поколению. Более того, у них был определенный «ценз» на количество убийств во имя богини Кали (не более 900), что, по их убеждению, открывало путь к счастливому перерождению в следующей жизни. Они всегда действовали большой группой под видом купеческого каравана или артели странствующих ремесленников, подальше от своей легальной общины, чтобы не узнали соседи или родственники (Woerkens, 2003:99). После многолетних разбойных нападений, заметно разбогатев на грабежах удушаемых, многие туги становились уважаемыми членами сообщества или касты (старостами деревень, полицейскими, воинами). И до тех пор, пока английские чиновники-следователи не разоблачили их организацию, туги вели вполне пристойную внешне жизнь, имея легальный заработок, должность, семью. В своей групповой преступности они отличались от обычных грабителей и разбойников тем, что всегда сначала убивали своих жертв, не щадя никого (мужчин, женщин, детей, случайных свидетелей), и только потом завладевали их имуществом. В этот же период развивалась сеть сообществ весьма дерзких и могущественных «дакоитов» (хинди «бандитов-разбойников»). Они считались «бичом» Индии, так как облагали «данью» и держали в страхе большие подконтрольные территории. В отличие от тугов, они открыто грабили и вероломно похищали людей, но лишь при необходимости пытали своих жертв, стараясь избегать убийств как таковых. Наряду с ритуальной преступностью индийских тугов и бандитской деятельностью дакоитов криминогенную обстановку в Индии накаляли группировки обычных грабителей, называвших себя «пиндари», которые рекрутировались из простых крестьян по окончании сельскохозяйственных работ. Объединяясь стихийно и создавая «сезонные» преступные группы, они выходили на большую дорогу с целью разбоя под ложным прикрытием ритуала во имя славной богини Кали и убивали такое количество человек, какое могли ограбить. В 20-30-е гг. XIX в. проблема борьбы с групповой (организованной) преступностью тугов, дакоитов, пиндари и других бандформирований серьезно обострилась. Систематически стали поступать сообщения из независимых княжеств о нахождении захоронений изуродованных жертв со следами удушения и обобранных до нитки. Среди убитых таким способом были не только местные жители, но и христианские миссионеры, солдаты-сипаи и служащие Ост-Индской компании. В ходе предпринятого расследования колониальные чиновники установили целую сеть разбойных шаек тугов и тех, кто прикрывался мистическим названием этого тайного братства (Thornton, 1837:55-61). Успешные результаты бескомпромиссной уголовной политики и репрессий колониальных властей в борьбе с групповой ритуальной преступностью не заставили себя долго ждать. Начало разгрома могущественной преступной сети тугов было связано с назначением лорда Уильяма Генри Кавендиша-Бентинка генерал-губернатором британской Индии. В период его правления (1828-1835 гг.) было санкционировано прямое силовое вмешательство колониальных властей во внутренние дела независимых индийских княжеств под прикрытием интересов борьбы с тугами. Бентинк также предоставил служащим Ост-Индской компании право преследовать и арестовывать разбойников-душителей на всех подконтрольных территориях. Уголовные дела по подозрению в соучастии с тугами были переданы под юрисдикцию судов компании, которые серьезно ужесточили свои приговоры, назначая расстрелы, каторжные работы, пожизненную транспортацию (уголовную ссылку). Английский правовед Т.Б. Маколей, ставший советником генерал-губернатора У. Бентинка и возглавивший комиссию по кодификации права в Бенгалии, стал детально изучать формы преступной деятельности тугов. Они за период с 1740 по 1840 гг. убили около миллиона человек. Масштабы и количество жертв религиозных сект и грабительских сообществ сподвигло Т.Б. Маколея включить в разрабатываемый им Уголовный кодекс дополнительные юридические институты. Так, в Общей части УК появились нормы, регламентирующие вопросы соучастия в преступлении, преступного сговора и группового преступления как отягчающего обстоятельства. Но еще более действенным способом подавления криминальной активности тайных братств тугов оказались методы зарождавшейся науки криминалистики. Были впервые апробированы новые методики долгих и тщательных расследований, сбора вещественных доказательств и улик, практика перекрестных допросов, оперативный розыск тугов в непроходимых лесах и отдаленных племенных поселениях. Наиболее успешным в этом деле стал майор Уильям Г. Слиман, который в скором времени получил назначение военным советником генерал-губернатора У. Бентинка. Еще будучи окружным комиссионером Ост-Индской компании, он применил «революционную» методику в расследовании фактов тугизма, заведя криминалистический учет разветвленной сети бандформирований в разных княжествах и сформировав базу систематических данных, ставшую мощнейшим оружием в преследовании разбойников-душителей. Впоследствии криминалистические методики майора У.Г. Слимана были взяты на вооружение британским «Скотленд-Ярдом». К моменту прихода к власти генерал-губернатора У. Бентинка с целью противодействия организованной преступности был создан специальный следственный орган с чрезвычайно широкими полномочиями, начальником которого назначили уже прославившегося к тому времени У.Г. Слимана. Были проведены массовые аресты тугов, раскрыты многие их тайные группировки. Без затяжных судебных разбирательств схваченным тугам назначали пожизненное заключение, каторжные работы и смертную казнь. В то же время репрессивная уголовная политика затронула и обычные мобильные группы индийцев - странствующих торговцев и купцов, экономически независимых и потому неудобных для британского правительства (цыгане, «госаины», «саньясины», «факиры», бродячие монахи-«дервиши» и др.). Они также преследовались и заранее маркировались властями как «опасные грабители и рейдеры с большой дороги» (Sinha, 2008:7). Местные чиновники, опираясь на ксенофобские и религиозные взгляды британского общества, выдвигали против этих мобильных группировок индийцев обвинения в ужасных демонических ритуалах, которые на проверку оказывались традиционными практиками жертвоприношения животных для богов. Тем самым легитимировалась практика чрезвычайных мер, не требовавших долгих расследований и судебных процедур, тем более в ситуации отсутствия в Индии единообразных уголовного и процессуального кодексов (Yang, 1985:8-15). Прибывший на помощь генерал-губернатору Т.Б. Маколей справедливо полагал, что следует ускорить разработку общеиндийского Уголовного кодекса, в котором необходимо регламентировать институт соучастия и его формы (abetment), усилить ответственность за совместные формы преступлений и ввести уголовно-правовой состав ритуального бандитизма («тугизм»). Это, по его мнению, дало бы в руки английским властям цивилизованные инструменты уголовного преследования и позволило бы прекратить широкомасштабные репрессии и бездоказательные расправы с неподконтрольными правительству группами индийцев. Его опасения в отношении неоправданности политики круговой расправы и всеобщего подозрения местных жителей в ритуально-сектантских связях оказались реальными. В современных научных дискуссиях авторы не высказывают твердой уверенности в том, что туги действительно были опасной религиозной сектой фанатиков, практиковавшей демонические ритуалы и человеческие жертвоприношения. Скорее всего это была обыкновенная хорошо организованная преступная сеть грабителей, члены которой убивали исключительно ради обогащения, внешне прикрываясь ритуалом и культом богини Кали (Schwarz, 2010:25-31). III. ПРАВОВАЯ РЕГЛАМЕНТАЦИЯ ИНСТИТУТА СОУЧАСТИЯ В УГОЛОВНОМ КОДЕКСЕ 1860 г. Когда Т.Б. Маколей в 30-е гг. XIX в. приступил к теоретической разработке индийского УК, он уже имел хорошее представление о различных формах соучастия и особенностях местной групповой преступности. Скрупулезно изучив уголовно-правовую доктрину метрополии и зарубежные кодификации (французский УК 1810 г. и американский УК Луизианы 1826 г.), он принял решение выделить в своем проекте УК Индии самостоятельную Главу IV «О соучастии» (пп. 85-108)[63], совершив тем самым важный поворот в уголовно-правовой доктрине соучастия и групповых форм преступности. Он отошел от традиционной для Англии акцессорной теории и предложил новый подход к соучастию с учетом прогрессивных тенденций в уголовно-правовой науке. Т.Б. Маколей исходил из древней латинской максимы, что “actus reus non facit reum nisi mens sit rea” («действие не делает виновным, если не виновна воля»). Принцип, заимствованный из поучений Блаженного Августина, был впервые закреплен еще в статуте Генриха I (1118 г.). С учетом этого положения, для установления вины как основания ответственности соучастников необходимо было доказать оба элемента состава: субъективные (психические) проявления (лат. mens rea) и объективные (физические) основания (лат. actus reus). Кроме того, Т. Маколей переосмыслил традиционную классификацию соучастников, предполагавшую их деление на исполнителей, подстрекателей, пособников и др. Творчески переработав эту модель градации субъектов преступления, он закрепил в своем проекте УК важный принцип: исполнители и соучастники несут разный объем ответственности, соразмерный «вкладу» каждого из них в преступление. Это удалось сделать посредством установления различных форм соучастия по содержанию деятельности соучастников. Также Т. Маколей исключил из текста УК Индии норму английского «общего права» о необходимости рассмотрения дела исполнителя в отдельном от его соучастников судебном процессе, как устаревшее правило. В итоге местные власти получили по Уголовно-процессуальному кодексу Индии 1861 г. право разбирать уголовное дело исполнителя вместе с соучастниками в одном судебном процессе, осуждая их на основании одного и того же обвинительного акта (Kolsky, 2005: 658-659). Интересно заметить, что из законодательства колонии данные нормы перешли в право метрополии. Так, учитывая эти новаторские положения УК Т. Маколея, английские законодатели в ходе консолидации норм о соучастии использовали аналогичные формулировки и конструкции. В итоге акцессорность соучастия в метрополии была отменена по Закону «Об уголовном процессе» 1848 ᴦ. (Criminal Procedure Act, 11 &12 Vic., с. 46), согласно которому «если лицо объявляется соучастником до деяния.., то оно должно быть обвинено, судимо, осуждено и наказано во всех отношениях аналогично тому, как если бы оно являлось исполнителем» (Yesakov, Krylova & Serebrennikova, 2011:237-238). Следующим английским законом «О соучастниках и подстрекателях» 1861 г. (Accessories and Abettors Act, 24 & 25 Vic., с. 94), установившим четырехзвенную классификацию соучастников («aid - abet - counsel - procure»), было отменено правило о раздельном судебном преследовании исполнителя и соучастников. В первом проекте УК Индии и в его редакции 1860 г., подготовленной при участии членов Верховного суда Бенгалии, институт соучастия был окончательно закреплен в главе V «О соучастии» (“Of Abetment”). Но в нее так и не включили норму-дефиницию с общим определением этого института по образцу дефиниций в континентальном уголовном праве. В УК Индии казуистические нормы о соучастии были разбросаны по всему тексту, а его различные нюансы разъяснялись в доктринальных и прецедентных источниках. Скорее всего проблематичность выработки общей дефиниции для института соучастия в уголовном праве Индии обусловлена двойственным толкованием этого феномена. С одной стороны, соучастие рассматривалось как самостоятельный по своей форме институт, предполагающий равную уголовно-правовую ответственность его субъектов, с другой, - как ряд взаимосвязанных норм, направленных на содействие реализации преступного намерения (сговор, недоносительство, укрывательство и др.). То есть в колониальный период соучастие понималось как сложносоставное преступное деяние, в котором разграничивалась ответственность исполнителя (principal) и его соучастников (accomplices). С точки зрения юридической техники при конструировании этого института Т. Маколей выбрал известный прием: перечисление категорий (видов) соучастников преступного сообщества, создаваемого для совершения преступления путем подстрекательства, сговора или содействия. Ряд норм, способствующих толкованию понятия «соучастие», можно также найти в главе II УК Индии «Общие объяснения». Так, в ст. 34 этой главы закреплена узко понимаемая форма преступного соучастия - «совиновничество по предварительному сговору», когда два и более лиц намерены совершить во исполнение общего плана (замысла) преступное деяние, и тогда для всех «совиновников» установлено одинаковое наказание, как если бы каждый из них совершил такое деяние индивидуально. Этот особая конструкция совиновничества была основана на принципе «общая цель - общая ответственность», то есть все участники преступления считались виновными не в соучастии, а в совершении основного деяния (principal offence). Таким образом, в УК Индии попытались отграничить состав соучастия (как substantive offence) от простого соисполнительства в преступлении. Первый важный прецедент толкования этой нормы появился в решении бенгальского Верховного суда в 1869 г.[64] Принципиальным было признано наличие единой для всех соисполнителей преступной цели или «общего намерения» (common intention), что предполагало заранее составленный план и совместное совершение запланированного преступления. Верховный Суд Индии также разграничил «общее намерение» и «одинаковый умысел», когда у участников совместного преступления имеется «одно и то же намерение»[65]. То есть было признано, что для этой конструкции недостаточно простого присутствия без участия и содействия исполнению общего замысла[66]. Но при этом допускались случаи осуждения по совокупности статей главы V «О соучастии» и ст. 34 Главы II УК Индии. Например, установлен факт соучастия в уголовно-наказуемом похищении и продаже девочки, когда главный исполнитель был оправдан за недостатком улик, а его сообщник тем не менее был привлечен к ответственности по двумя ст. 34 и 109 УК Индии[67]. Разработчики индийского УК уделили отдельное внимание отграничению конструкции соучастия от доктрины «vicarious liability», которая была отдельно закреплена в ст. 149 УК Индии. Под этой доктриной подразумевается ответственности за чужие действия, которая в уголовном праве Англии и ее колоний была заимствована из французского УК 1810 г. (фр. responsabilite penal du fait d'autrui) и стала применяться в обход принципа личной ответственности («каждый отвечает только за свои собственные действия»). В УК Индии регламентировалась ответственность участников «незаконного сборища» (когда участвуют не менее пяти человек с одинаковой целью), которые могли быть признаны виновным в преступлении, совершенном в осуществление общей цели (common object), даже если не принимали непосредственного участия и не имели «общего намерения». Здесь не требовалось активного участия всех членов «незаконного сборища» на каждом этапе приготовления или фактического совершения состава преступления[68]. Но больше всего норм о соучастии было сосредоточено в специальной Главе V, состоявшей из 15 статей (ст. 107-120)[69]. Статьи регламентировали такие вопросы, как классификация видов соучастников, признаки субъекта соучастия, особенности mens rea и actus reus (субъективной и объективной стороны) деяния соучастников, совокупность соучастия, присутствие соучастника на месте преступления, соучастие в неоконченном преступлении, соучастие должностных лиц, массовое соучастие (участие более 10 лиц), сокрытие замысла преступления и др. Все статьи главы V «О соучастии» имели собственные подзаголовки, порой весьма пространные, содержащие несколько предложений. В этом отражалась не только специфика юридической техники колониального периода, но и в большей мере авторский стиль самого Т.Б. Маколея, известного на родине как плодовитый писатель и историк-государствовед, оставивший после себя богатое литературное наследие. Почти все статьи главы V УК Индии были снабжены отдельными «объяснениями» (например, в ст. 108 приводилось сразу пять детальных объяснений), а также сопровождались особыми «оговорками» (например, в ст. 111 УК) и «иллюстрациями» с описанием судебных примеров, гипотетических криминальных ситуаций (во всех статьях главы, кроме ст. 110, 114 и 120) (Ratanlal & Dhirajlal, 1999:133-151). В целях историко-теоретического анализа главы V «О соучастии» ее нормы условно подразделяются на две части: 1) понятие преступного соучастия (ст. 107-108); и 2) принципы наказания за соучастие (ст. 109-120). В УК Индии 1860 г. понятие преступного соучастия раскрывается через формальную градацию соучастников. Этот кодекс стал одним из первых законодательных актов, юридически закрепивших деление участников совместного преступления на отдельные виды. Так, в ст. 107 УК описывался поведенческий аспект соучастия (actus reus of abetting) путем перечисления трех форм деятельности (по содержанию объективной стороны): 1) подстрекательство (instigating) кого-либо к совершению преступного действия; 2) сговор на совершение преступного действия (conspiracy); и 3) пособничество (намеренное содействие) совершению преступного действия (aiding). В специальном «Объяснении 1» к ст. 107 УК была добавлена четвертая форма поведения соучастника, когда лицо «умышленно искажает или скрывает существенные факты, о которых оно было обязано сообщить». В «Объяснении 2» также уточнялось, что факт соучастия не зависит от того, «до или после совершения преступления делается что-либо для облегчения его совершения». Согласно уголовно-правовой доктрине и практике колониальной Индии, разграничение соучастников на виды проходило на основе объективной стороны их поведения, характера и тяжести основного преступления, которое объединяло соучастников, а также момента начала участия (время вступления в группу соучастников). Так, в пояснении к ст. 107 УК Индии в круг подстрекателей включены лица, сознательно скрывающие или искажающие «существенные факты» преступления уже после его совершения. То есть соучастником признавался и укрыватель преступления (кроме супруга и ближайших родственников исполнителя). В отношении подстрекательства как формы соучастия судебная практика Индии складывалась таким образом, что для привлечения к наказанию было не важно, какие именно слова подстрекатель произносил, не требовалось представлять доказательства его «прямой речи» в документах дела[70]. Однако если подстрекательство осуществлялось в письменной форме, и будущему исполнителю было направлено соответствующее почтовое послание, то требовалось установить, что исполнитель предварительно ознакомился (прочел) его содержимое в письме подстрекателя[71]. Для привлечения к ответственности было достаточно, чтобы подстрекатель каким-либо образом укрепил решимость лица совершить преступление, даже если это не было единственной причиной преступного поведения. Несущественным считался и тот факт, что состав основного преступления не завершен (неоконченное преступление), и что не достигло своей цели то лицо, которое участвовало в подстрекательстве к такому незавершенному преступлению[72]. Здесь определяющее значение приобретала уже субъективная сторона, то есть само намерение подстрекателя, а не его поведение, признавалось достаточным основанием. Наряду с подстрекателем и заговорщиком выделялась третья категория соучастника - пособник. Для привлечения его к ответственности необходимо было доказать совершение им каких-либо предварительных действий, облегчивших в итоге основное преступление. Однако судебная практика признавала такую форму со

Об авторах

Нина Александровна Крашенинникова

Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова

Автор, ответственный за переписку.
Email: history@law.msu.ru

доктор юридических наук, профессор, профессор кафедрs истории государства и права, Юридический факультет, Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова

119991, Москва, Россия, ул. Ленинские горы, 1/13-14, ГСП-1

Елена Николаевна Трикоз

Российский университет дружбы народов

Email: trikoz_en@pfur.ru

кандидат юридических наук, доцент, доцент кафедры истории права и государства, Юридический институт, Российский университет дружбы народов

117198, Москва, Россия, ул. Миклухо-Маклая, 6

Список литературы