Свобода выражения мнения в практике Европейского Суда: старые подходы и новые тенденции в толковании статьи 10 ЕКПЧ

Полный текст

I. ВВЕДЕНИЕ Право на выражение своего мнения, как считают исследователи, относится к наиболее признанным правам человека - оно закреплено в конституциях более 87% стран и появилось еще в конституциях VIII в. [1. С. 179]. Европейский Суд по правам человека (далее - Европейский Суд), давая толкование статьи 10 Европейской Конвенции по защите прав человека и основных свобод (далее - Конвенция), гарантирующей каждому «свободу придерживаться своего мнения, получать и распространять информацию и идеи без вмешательства со стороны государственных органов и независимо от государственных границ», опирается на особую ценность этого права для развития демократии, подчеркивая, что свобода выражения мнения представляет одну из основных опор демократического общества и одно из основополагающих условий его развития, а также является важным условием реализации способностей и возможностей каждого человека[79]. Хотя страны-участницы Конвенции подтверждают свою приверженность заложенным в Конвенции ценностям, они зачастую критически относятся к попыткам Европейского Суда давать слишком широкое толкование заложенных в ней прав или даже конструировать на основе имеющихся в Конвенции прав новые. При этом исследователи тоже расходятся во мнениях по вопросу, не создает ли Европейский Суд права, которых на самом деле в тексте Конвенции нет? В то время, как одни обвиняют судей в излишне творческом, эволютивном, толковании, другие, наоборот, высказывают недовольство тем, что суд недостаточно активен в формировании универсальных подходов и, следовательно, не всегда эффективно защищает заявителей, которые ожидают, что он будет принимать решения в их пользу с учетом меняющихся исторических и экономических реалий, позволяющих предоставить человеку больше защиты, чем можно было ожидать полвека назад [2; 3; 4; 5]. Как верно отмечает Джордж Летсас, призывы к ограничению излишне креативного толкования положений Конвенции базируются на аргументах о легитимности и эффективности международного Суда, чьи полномочия должны целиком зависеть от воли стран-участниц Конвенции. Сторонники противоположного подхода, подстегиваемые заявителями, наоборот, призывают Европейский Суд толковать права в самом широком смысле - независимо от воли стран-участниц. Выработанные Европейским Судом «автономные концепции» наиболее ярко демонстрируют, по мнению Дж. Летсаса, что ряд прав Европейский Суд понимает «в неконвенциональном смысле», при этом «не требуется, чтобы эти права были теми же самыми, какими их принимают страны-участницы (или большинство из них); скорее, их основой является некий субстантивный моральный принцип, который их оправдывает и требует последовательного их применения» [6. С. 10]. И в самом деле, Европейский Суд предоставил заявителям по ряду дел гораздо больше гарантий защиты, чем в национальном законодательстве, в частности, когда признал за геями право на свободу собраний[80], за заключенными - право голосовать[81], а за недееспособными лицами с психическими расстройствами - право вступать в брак[82]. В основе его подходов по этим делам лежит моральный и юридический принцип равенства, который не позволяет, по мнению Европейского Суда, проводить различие между людьми на основании юридических незначимых признаков, таких как сексуальная ориентация, нахождение в местах лишения свободы или наличие психического заболевания, не оказывающего влияния на возможность вести семейную жизнь. При этом как раз в делах по свободе выражения мнения у национальных судов довольно большая свобода усмотрения (margin of appreciation), потому что Европейский Суд не ставит перед собой задачу сформулировать общую для всех стран-членов Совета Европы концепцию морали, особенно с учетом того, что взгляды Договаривающихся Государств на требования нравственности «меняются в зависимости от места и времени, особенно в современную эпоху», и «органы государственной власти в принципе находятся в лучшем положении, чем международный судья, чтобы судить о точном содержании этих требований»[83] [7]. Следует отметить, тем не менее, что Европейский Суд, разрабатывая те или иные подходы к толкованию права на свободу выражения, иногда создает противоречащие друг другу концепции. Например, применительно к статье 10 Дж. Летсас обращает внимание на то, что, с одной стороны, Европейский Суд декларирует, что под защитой находятся не только те высказывания и идеи, которые «встречаются благоприятно или рассматриваются как безобидные либо нейтральные, но также и такие, которые оскорбляют, шокируют или причиняют беспокойство»[84], с другой стороны, последовательно проводит позицию, что право на свободу выражения мнения, в соответствии с частью 2 статьи 10, может быть ограничено для защиты публичной морали и защиты прав верующих, а следовательно, Конвенция включает право «не быть оскорбленным в своих религиозных чувствах при публичном выражении другими людьми своих взглядов» [6. С. 14]. «Совместима ли такая интерпретация, - задается вопросом Летсас, - с требованиями плюрализма, толерантности и широты взглядов, “без которых невозможно демократическое общество”? Как можно говорить, что у кого-то есть право оскорблять, шокировать или причинять беспокойство, если это право подчинено праву других не быть оскорбленными, шокированными или побеспокоенными? Или это значит, что у нас есть право шокировать и оскорблять других до тех пор, пока мы оскорбляем не слишком сильно или не оскорбляем слишком многих?» [6. С. 14]. В дополнение к рассуждениям Летсаса следует задаться еще одним вопросом: а в каком случае Европейский Суд конструирует новое право, выводя его - посредством толкования - из уже имеющегося в тексте статьи 10: когда он дает право шокировать и причинять беспокойство или когда выводит право не быть оскорбленным в своих религиозных чувствах, которое вдруг становится - опять же через толкование, данное Судом - частью статьи 9, гарантирующей право на свободу вероисповедания? Применяемый Европейским Судом принцип пропорциональности и проведения баланса между конфликтующими правами лишь частично помогает ответить на этот вопрос, потому что, как показывает практика самого Европейского Суда, не всегда аргументы, приводимые Европейским Судом, действительно убедительно доказывают, почему в данном конкретном случае следовало принять именно такое, а не иное решение [8; 9]. Г. Вайпан, анализируя принцип пропорциональности при принятии судами решений, отмечает его постоянное колебание между правом и политикой [10], и предлагает рассматривать его лишь как часть процесса юридической аргументации: «Принцип пропорциональности допускает любое ограничение права, - пишет Г. Вайпан, - но он же - в силу логической взаимозависимости положенных в его основу методов - оставляет любое решение об ограничении права “недообоснованным”, открывая возможности для оспаривания такого решения и для возобновления диалога» [11. С. 50-51]. Таким образом, изучение как старых, так и новых подходов Европейского Суда к рассмотрению дел по статье 10 дает практикующему юристу лишь ориентир, но не ответ на вопрос, как в будущем будет рассмотрено конкретное дело, но зато такое изучение помогает теоретику права глубже понять процесс принятия судами решений и процесс правового рассуждения в целом, в том числе прояснить ряд спорных концепций, возникающих в связи с толкованием права на выражение мнения в контексте тех ограничений, которые допустимы в демократическом обществе. II. УСТОЯВШИЕСЯ ПРАВОВЫЕ ПОЗИЦИИ Несмотря на расхождения в оценках исследователей по конкретным делам[85], судебная практика Европейского Суда по правам человека о свободе выражения мнения в своей основной части может считаться хорошо сложившейся, а потому не вызывает особых разногласий, хотя и продолжает вызывать проблемы в правоприменении на национальном уровне. Так, Европейский Суд последовательно придерживается сформулированных ранее позиций, что свобода выражения мнения по смыслу статьи 10 гарантирована как физическому, так и юридическому лицу, и распространяется на все виды информации, независимо от формы, в которой она была выражена будь то в форме газетных статей, научных публикаций, легкой музыки, рекламы[86], актов художественного творчества[87]. Она может находиться под защитой, даже когда носит критический характер, который может рассматриваться объектами критики как задевающими их честь и достоинство[88]. Европейский Суд последовательно встает на защиту журналистов и средств массовой информации, если речь идет о критике публичных фигур и проводимой ими политики, поэтому у президентов, губернаторов, депутатов, премьер-министров и значимых общественных деятелей, которые выигрывают в национальных судах иски о защите чести и достоинства, практически нет шансов рассчитывать на то, что Европейский Суд согласится с позицией национальных властей [12. С. 927-932]. Европейский Суд считает также, что в случае, когда диффамация направлена на какую-либо группу, у члена данной группы не возникает права подавать иски о защите чести и достоинства лишь на том основании, что, например, относя себя к «команде губернатора», кто-то посчитает, что лично его честь и достоинство пострадали от обвинений в том, что «команда губернатора» развалила экономику региона[89]. Наконец, Европейский Суд признал за журналистами право на сохранение тайны об источниках полученной информации [12. С. 861-864][90]. При этом Европейский Суд выясняет, относится ли заявленное нарушение к сфере действия статьи 10 (то есть было ли вмешательство), было ли оно основано на национальном законодательстве, преследовало ли одну из правомерных целей, указанных в ч. 2 статьи 10, и, наконец, было ли это вмешательство «необходимым в демократическом обществе». Тест на «необходимость в демократическом обществе», в свою очередь, требует, чтобы Суд определил, действительно ли «вмешательство» было вызвано «острой общественной потребностью», соответствовало ли преследуемой законной цели и были ли причины, указанные органами власти в его оправдание, уместными и достаточными.[91] Далее, для выяснения, была ли «острая социальная потребность», во всех делах, не связанных с «языком вражды», Европейский Суд, анализируя конкретные обстоятельства дела, «будет принимать во внимание следующие элементы: позицию заявителя, позицию человека, против которого была направлена критика, предметное содержание публикации, характеристику, данную спорным высказываниям национальными судами, словесное выражение высказываний заявителя, а также наказание, которое было к нему применено»[92]. В делах о «языке вражды» классический подход, сформулированный в деле «Йерсилд против Дании»,[93] в котором Европейский Суд признал первостепенное значение автономии журналиста при подготовке репортажей по вопросам, вызывающим острые публичные дебаты, для функционирования демократии [13. С. 460-461], был в более поздней практике суда конкретизирован и, в определенной степени, претерпел изменения, поскольку самому содержанию высказываний Европейский Суд иногда стал придавать больше значения, чем контексту, в котором они были использованы[94]. Из принятых за последнее десятилетие дел хорошо устоявшуюся практику Европейского Суда можно продемонстрировать на следующих примерах. В деле «Андрушко против Российской Федерации»[95] заявительница, депутат законодательного собрания Омской области, на основании решений российских судов была вынуждена выплатить компенсацию своему оппоненту на выборах по предъявленному им иску о защите чести и деловой репутации. Европейский Суд единогласно встал на ее защиту, поскольку высказывания политиков, особенно сделанные в пылу предвыборной агитации, пользуются повышенной защитой. Он нашел в данном деле нарушение статьи 10 Конвенции. В деле «Пинту Коэлью против Португалии»[96] Европейский Суд в очередной раз разбирал случай, связанный с наложением ограничений на свободу слова в целях обеспечения авторитета и беспристрастности правосудия, являющегося законной целью по тексту части 2 статьи 10. По делу было найдено нарушение прав журналиста, осужденного за то, что он в прямом эфире показал ряд фотоснимков и продемонстрировал записи судебного процесса, сделанные без разрешения судьи. Авторитет правосудия оказался в центре внимания и в деле «Перуцци против Италии»[97], в котором Европейский Суд - в полном соответствии со своей сложившейся практикой - не нашел нарушения права на свободу выражения в том, что адвокат был привлечен к ответственности в виде штрафа за текст жалобы на судью, который он направил в Высший совет судей и в виде открытого письма другим судьям [14]. 25 октября 2016 г. Европейский Суд принял постановление по делу «Ферлагсгруппе Ньюз Гмбх. против Австрии»[98], в котором в очередной раз ему пришлось решать вопросы о том, является ли банкир публичной фигурой для целей толкования статьи 10, если его имя упоминается газетой в контексте публикации о существенных потерях банка и недостатках в управлении, а также неполноте предоставления информации об активах и счетах надзирательному правлению, что привело к проведению расследования. Банкир жаловался на нарушение тайны его частной жизни, в связи с чем Европейский Суд стал анализировать дело по ранее установленной им стандартной схеме: а) вносит ли публикация вклад в дебаты по вопросу, представляющему общественный интерес, б) насколько известен герой публикации и в чем была ее основная цель, в) что известно о предыдущем поведении лица, упомянутого в публикации, г) из каких источников была получена информация, д) каково содержание, форма и последствия публикации, е) насколько серьезны санкции, наложенные на газету. Европейский Суд оценивал также, могло ли издание в полной мере полагаться на официальный отчет о деле, была ли информация или ее часть уже распространена публично или перестала быть конфиденциальной. С учетом всех обстоятельств Европейский Суд пришел к заключению, что в отношении газеты была нарушена статья 10 Конвенции. Дело «Карачонь и другие против Венгрии»[99], рассмотренное в 2014 г., относится к категории дел по свободе выражения в парламенте и политической речи депутатов. Нарушение прав заявителя было найдено в том, что на него был наложен штраф за демонстрацию политических рекламных щитов в ходе голосования в парламенте. В деле «Эон против Франции»[100] Европейский Суд должен был оценить, находится ли под защитой статьи 10 фраза «Исчезни, придурок!», воспроизведенная на банере, с которым заявитель появился во время визита Президента Саркози в Лаваль. Слова на банере дословно воспроизводили слова самого Саркози, оброненные им в адрес одного назойливого журналиста, пытавшегося задать ему вопрос на сельскохозяйственной ярмарке. Фраза была широко растиражирована в СМИ, Интернете и участниками различных демонстраций. Эон был немедленно арестован и привлечен к ответственности в виде штрафа 30 евро за оскорбление президента - преступление, предусмотренное Актом о свободе прессы 1881 г. Суд отметил, что несмотря на то, что фраза стала известной, она от этого не перестала быть оскорбительной. Заявитель в своей жалобе отмечал, что привлечение его к ответственности имело место на основании аналогичной нормы, ранее уже бывшей предметом рассмотрения Европейским Судом в деле «Коломбани и другие против Франции»[101] - там ответственность была наложена в соответствии с нормой закона об оскорблении глав иностранных держав. Правительство, в свою очередь, утверждало, что вмешательство было необходимым для защиты высшего лица государства от словесных и физических атак, которые посягают, среди прочего, на институты государства. Европейский Суд не согласился с таким подходом и нашел нарушение права на свободу выражения. Свое решение он обосновал тем, что заявитель был политическим активистом и использовал фразу в политическом контексте. Хотя фраза и была оскорбительной, она носила характер политической критики главы государства, а не была атакой на его личное достоинство или вторжением в частную жизнь. Европейский Суд напомнил, что в соответствии с Европейской Конвенцией у политической речи и политических дебатов практически нет ограничений, а пределы критики в отношении политиков существенно шире, чем при критике обычных лиц, потому что политики, выбирая карьеру, сознательно подставляют себя под контроль со стороны общества и СМИ. Оценивая содержание банера, Европейский Суд принял во внимание, что текст уже получил распространение и общественное порицание и что использование слов самого Саркози имело сатирическую направленность. Сатира как способ художественного выражения связана с преувеличением и искажением реальности, ее цель - провоцировать и пробуждать эмоции. Привлечение к ответственности за сатиру означает запрет на ее использование в публичных дебатах, что не соответствует фундаментальным принципам демократии. Отдельно следует отметить отличия дела Эона с упомянутым уже выше делом Коломбани, в котором Европейский Суд ранее нашел, что привлечение к ответственности за оскорбление главы иностранного государства противоречило Конвенции, поскольку национальное законодательство не позволяло в качестве защиты доказывать в суде, что утверждения соответствуют действительности. В деле Эона Европейский Суд отметил, что отсутствие у заявителя возможности защиты в суде через доказывание соответствия его утверждения действительности не имеет значения в данном споре, поскольку целью действий заявителя было именно оскорбление Президента. Суть позиции Европейского Суда, как он сам подчеркнул в постановлении, состоит в том, что у главы государства не может быть никакой особенной или специфической защиты по сравнению с другими лицами в том, что касается права на свободу выражения или распространения информации. III. НОВЫЕ ТЕНДЕЦИИ Вместе с тем наряду с хорошо установленной практикой появляются и новые категории дел либо определяются новые подходы. 3.1. Свобода выражения мнения и право на защиту частной жизни Интересно следить за формированием практики по делам, в которых защита чести и достоинства в контексте ограничений, допускаемых статьей 10, стала рассматриваться как часть права на частную жизнь, гарантированную статьей 8 Конвенции[102]. В деле «Эрла Хлинсдоуттир против Исландии»[103] к ответственности за диффамацию была привлечена журналистка газеты DV, которая опубликовала историю о драке в стриптиз-клубе «Клубнички» между директором клуба А. и одним из посетителей, ранее у же привлекавшим внимание СМИ из-за склонности к насильственному поведению. Изначально к журналистке с просьбой написать статью обратился сам А., но она, как и положено по законам журналистской этики, взяла интервью также у второго участника драки и одного из ее свидетелей. В результате появилась статья «Битва королей стриптиза», основанная на материалах всех трех интервью. В статье излагались разные версии того, кто был инициатором драки и кто кого в результате побил, а также содержались ссылки на сообщения о связи клуба с литовской мафией, торговлей наркотиками и проституцией. Директору клуба, гражданину А., не понравилась версия событий, изложенная его оппонентами, и, считая ее слухами, порочащими его честь и достоинство, он обратился с иском о диффамации в суд, где и выиграл. Правительство ссылалось в меморандуме на то, что владелец клуба вовсе не обязан толерантно относиться к утверждениям о связях с мафией, особенно в отсутствие каких-либо полицейских расследований на этот счет и претензий к нему со стороны органов власти: он в той же мере, что и любой другой гражданин, может рассчитывать на защиту частной жизни. Журналистка, в свою очередь, считала, что владелец ночного клуба А. является неоднозначной фигурой, имеющей столь же неоднозначные связи, а она как журналист пользуется большей свободой выражения, чем обычные граждане. Кроме того, независимость журналистов будет подорвана, если им придется отвечать за слова, сказанные другими во время интервью и приведенные в качестве цитат. Анализируя жалобу журналистки, Европейский Суд напомнил основные принципы, которыми он руководствуется при рассмотрении дел по статье 10: наличие свободы усмотрения у национальных органов при определении необходимости наложения ограничений на свободу слова в демократическом обществе; допустимость распространения не только тех идей, которые воспринимаются благосклонно, но и тех, которые могут обидеть, шокировать или вызвать беспокойство у части публики; важность той функции, которую выполняет пресса в обществе. Он напомнил постановление Большой Палаты по делу «Издательство “Аксель Шпрингер AG” против Германии»[104], в котором было отмечено, что право на защиту репутации является частью права на частную жизнь, охраняемого статьей 8 Конвенции, но для того, чтобы можно было говорить о чести и достоинстве в контексте статьи 8, необходимо, чтобы нападки на репутацию индивида достигли определенного уровня серьезности и были произведены в такой форме, которая позволяла бы говорить о вмешательстве в мирное осуществление права на уважение частной жизни. Слова «у него здесь литовская мафия» могли пониматься как намек на то, что в зале клуба присутствуют члены мафии, но не как утверждение о связи владельца клуба с «организованной международной преступностью». Следовало бы учитывать также то, что в момент публикации в Исландии велись дебаты о том, стоит ли запретить стриптиз-клубы в принципе из-за их криминальных связей или достаточно установить на законодательном уровне строгие ограничения на их деятельность. Сами же по себе слова из интервью в силу их оценочного характера и расплывчатости нельзя признать наносящими ущерб чести и достоинству владельца клуба. Журналистка добросовестно исполнила свой долг, представив разные версии событий и дав высказаться обеим сторонам конфликта. В этом контексте следует считать, что ее право на свободу выражения было нарушено без достаточного обоснования. Статья 8 в совокупности со статьей 10 возникает и тогда, когда свобода выражения мнения вступает в конфликт с защитой частной жизни, которую человек старается оградить от внимания посторонних. Известные медийные лица, если они не выполняют каких-либо государственных функций, имеют право на защиту тайны частной жизни в той же мере, что и простые обыватели, в то время как политики должны быть более терпимы к тому, что их частная жизнь привлекает внимание избирателей. В деле «Фон Ганновер (Принцесса Ганноверская) против Германии» Европейский Суд проанализировал взаимосвязь статей 8 и 10 Конвенции, указав, что необходим определенный баланс между свободой выражения мнения и защитой частной жизни[105]. Заявительница, в качестве члена семьи князя Ренье III, возглавляла ряд гуманитарных и культурных фондов, а также представляла правящую семью на различных церемониях и мероприятиях, но при этом не выполняла каких-либо функций от имени государства Монако или его органов. Соответственно, публикация в бульварной прессе интимных фотографий нарушает ее право на защиту частной жизни и не может быть оправдана интересом публики к ее персоне. В этом же ряду стоит и дело «Руусунен против Финляндии»[106]. Заявитель - Сусан Руусунен, одинокая разведенная мать, - опубликовала книгу о своей любовной связи с Матти Ванханеном, который на момент публикации был премьер-министром Финляндии. В книге рассказывалась история, как начинался и разворачивался их роман, в том числе излагались подробности сексуальной жизни героев. Генеральный прокурор Финляндии обратился в суд с иском к издателю книги, считая ее вторжением в частную жизнь премьер-министра. В соответствии с решением суда на издателя были наложены санкции, а автор обратилась в Европейский Суд. Как и в предыдущих решениях, в данном случае Европейский Суд искал ответ на два вопроса: относилось ли содержание книги к вопросам, представляющим общественный интерес, и перевешивал ли общественный интерес, если он был, право премьер-министра на сохранение тайны частной жизни. В целом Суд пришел к выводу, что общественный интерес был - просто в силу того, что речь шла о высокопоставленном публичном лице, - но интерес публики к особенностям сексуальной жизни публичного лица не может перевешивать его право на защиту неприкосновенности частной жизни. Вместе с тем следует отметить, что попытка использовать статью 8 для того, чтобы ограничить свободу прессы, не всегда бывает удачной. Так, Европейский Суд признал явно необоснованной жалобу заявительницы по делу «Йонина Бенедиктсдоттир против Исландии», которая считала, что ее право на частную жизнь было нарушено тем, что в прессе была опубликована ее личная переписка с бывшим коллегой, в которой он обсуждал вопросы многочисленных нарушений законодательства в крупной многонациональной корпорации. И национальные суды, и Европейский Суд провели баланс в пользу защиты общественного интереса - права граждан получать информацию, которая может пролить свет на расследование фактов, связанных с давлением на суд со стороны влиятельных лиц. Аналогичным образом в деле «Венгерский союз гражданских свобод (HCLU) против Венгрии» Европейский Суд отмел аргумент венгерских властей, что копия жалобы, поданной в Конституционный Суд одним из депутатов парламента, не может быть предоставлена по запросу общественной организации по причине того, что это являлось бы вмешательством в частную жизнь депутата. Европейский Суд исходил из того, что было бы неверным выводить частную сферу депутата из его жалобы в Конституционный суд. «Если публичные фигуры смогут цензурировать прессу и публичные дебаты во имя защиты своих прав на защиту частной жизни, то это приведет к смерти свободы выражения», - отметил он далее в постановлении по делу[107]. Отдельный блок дел по статье 10 в контексте статьи 8 составляют дела, связанные с использованием новых информационных технологий[108]. Хотя, как верно подметил А. Ефремов, «современное развитие Интернета и других новых информационных технологий в большей мере сопряжено с возможными нарушениями права на уважение личной и семейной жизни, “вторжением” в информационную безопасность и неприкосновенность личности», чем с ограничением права на свободу выражения мнения [15. С. 11], поток дел по статье 10, связанный с высказываниями в социальных сетях, комментариями под постами в Интернет-СМИ, сообщениями по мобильной связи постепенно увеличивается[109]. В этом контексте А. Ефремов прогнозирует, что «Европейский Суд будет все чаще применять нормы не только Конвенции о защите прав человека, но и Конвенции Совета Европы о защите физических лиц при автоматизированной обработке персональных данных 1981 года» [15. С. 11]. Российская практика по таким делам так же набирает обороты, в связи с чем подходы Европейского Суда приобретают особую значимость [16. С. 23]. 3.2. Право на свободу выражения во взаимосвязи с другими правами Вызывают интерес и дела, в которых статья 10 выступает во взаимосвязи с какими-либо еще статьями Конвенции. Например, свобода слова тесно связана со свободой объединений и свободой мирных собраний. Показательным делом является «Каспаров и другие против Российской Федерации»[110], в котором заявители жаловались на то, что власти препятствовали им в проведении публичного мероприятия в Москве в 2007 г. В этом деле Европейский Суд нашел нарушение не только статьи 10, но и статей 6 (право на справедливое судебное разбирательство) и 11 (свобода мирных собраний и ассоциаций). В практике может возникнуть ситуация, когда статья 10 рассматривается в совокупности со статьей 14 о запрете дискриминации. В деле «Аксу против Турции»[111] вопрос о нарушении права на неприкосновенность личной жизни (статья 8) и запрета дискриминации (статья 14) возник в связи с тем, что в книгах и словарях, профинансированных из государственного бюджета, использовалось слово «цыган» вместо слова «рома». В конечном счете Суд не нашел нарушения, поскольку издания не носили антицыганского характера, но рекомендовал властям Турции впредь использовать нейтральный термин. Когда речь идет о запрещенных формах выражения, таких как подстрекательство к насилию или разжигание ненависти, Европейский Суд привлекает статью 17 Конвенции, которая запрещает заниматься деятельностью, подрывающей гарантированные Конвенцией права. Как отметила еще Европейская Комиссия по правам человека в 1979 г. в решении по делу «Глиммервеен и Хагенбеек против Нидерландов»[112], одобрение попыток воспользоваться статьей 10, чтобы получить право заниматься деятельностью, которая противоречит духу и букве Конвенции, привело бы к упразднению прав и свобод. Именно на основании статьи 17 жалоба заявителей, которые были осуждены за распространение листовок, призывающих изгнать всех «небелых» из Нидерландов, была признана неприемлемой. Однако несмотря на растущее количество дел по экстремисткой речи и разжиганию вражды, выработка какого-либо единого подхода затруднена тем, что Европейский Суд пока так и не дал своего определения термину «язык вражды», хотя и использует его в своих решениях. «Пожалуй, еще рано говорить о том, какую добавленную ценность или ясность внесло введение термина “язык вражды” в судебную практику Суда по статьям 10 и 17 - во всяком случае, в условиях отсутствия его собственной дефиниции этого термина», - пишет Тарлах Макгонигл [13. С. 465]. Он справедливо обращает внимание на то, что сам Европейский Суд использует это выражение в кавычках, что «может свидетельствовать о трудностях с концепцией языка вражды или, возможно, трудностью определения самого термина с такой ясностью, которая позволила бы применять его в прецедентной практике» [13. С. 464]. Трудности интеграции данного термина в судебную практику начались с самых первых дел по разжиганию вражды и ненависти, потому что к делам данной категории сначала пытались применять хорошо устоявшиеся ранее концепции, но потом столкнулись с тем, что это приведет к нежелательным результатам. Показательно рассуждение Европейского Суда в деле «Сюрек против Турции (no. 1)»: «…сам факт, что “информация” или “идеи” оскорбляют, щокируют или причиняют беспокойство», не оправдывает вмешательства в свободу выражения мнения, но «в настоящем деле предметом рассмотрения… является язык вражды и прославление ненависти»[113]. Итак, в настоящий момент единственным рабочим определением может служить то, которое дано в Рекомендации Совета Министров Совета Европы 97 (20)[114]: к языку вражды относятся «все формы выражения, которые распространяют, возбуждают, продвигают или оправдывают ненависть, основанную на нетерпимости (включая религиозную нетерпимость)». На эту Рекомендацию ссылается и Европейский Суд в ряде решений[115]. 3.3. Толкование понятия «иные лица» в контексте защиты прав публичных органов власти Еще одним вопросом развития практики Европейского Суда является толкование понятия «иные лица» в части 2 статьи 10, допускающей ограничение свободы выражения для «защиты репутации и прав других лиц». Включает ли оно в состав «лиц» организации или политические институты? До сих пор Европейский Суд отказывался прямо сформулировать правовую позицию, которая исключала бы политических деятелей, учреждения, государственные или публичные органы из этого понятия, однако во всех делах, где они фигурировали, он находил нарушение статьи 10, хотя и признавал наличие заявленной государствами правомерной цели. Так, в деле «Харламов против России»[116] заявитель, профессор кафедры физики Орловского государственного технического университета, жаловался на привлечение его к гражданско-правовой ответственности по иску университета о защите деловой репутации в связи с прозвучавшей из его уст критикой по поводу процедуры избрания ученого совета университета. Профессор утверждал, что поскольку не была соблюдена процедура выдвижения кандидатур от кафедр, ученый совет не является легитимным. Европейский Суд нашел нарушение, отметив, что защите достоинства институции не может придаваться значение, аналогичное охране достоинства личности. В более раннем деле «Романенко и другие против Российской Федерации»[117] заявители не соглашались с тем, что публичные органы власти, в том числе управление Судебного департамента, охватываются понятием «другие лица». Они приводили примеры из судебной практики различных стран, в которых на уровне законодательства или правоприменения публичные власти лишены правовых оснований для обращения с иском о диффамации, поскольку власти должны быть открыты для свободной публичной критики. Европейский Суд принял во внимание доводы заявителя и Доклад Парламентской ассамблеи Совета Европы по исполнению обязанностей и обязательств Российской Федерацией, который также содержал указание на то, что «возможность подачи исковых заявлений против СМИ и журналистов органами публичной власти должна быть исключена, поскольку последние сами по себе не могут обладать такими качествами, как достоинство, честь или репутация»[118]. Однако признав, что «могут иметься серьезные политические основания для решения о том, что публичные органы не должны иметь права подавать иски о диффамации в своем собственном качестве», все же ушел от толкования спорного положения, посчитав, что его задача состоит в том, чтобы исследовать лишь конкретную ситуацию заявителя, а не давать толкование нормам. Нарушение права на свободу выражения в результате было найдено, но фраза «защита прав и интересов других лиц» в данном случае условно была применена и к государственному органу тоже. Тем не менее, следует ожидать развития прецедентной практики в этом вопросе, поскольку двое судей - Шпильманн и Малинверни - написали совместное совпадающее особое мнение, в котором отметили: «До начала рассмотрения вопроса о соразмерности вмешательства Европейский Суд должен убедиться, что вмешательство преследовало одну из законных целей, исчерпывающим образом перечисленных в пункте 2 статьи 10 Конвенции. Представляется, что большинство, хотя и косвенно, предположило в этом отношении, что применительно к органу публичной власти можно говорить о защите репутации или прав других лиц, что, по нашему мнению, немыслимо. Действительно, структура статьи 10 Конвенции предполагает трехсторонние отношения с участием государства, которое осуществляет вмешательство, заявителя, который является жертвой вмешательства, и “других лиц”, чьи репутация или права могут или не могут быть защищены. Единственным “публичным органом”, предусмотренным исключениями в пункте 2 статьи 10 Конвенции, является “правосудие”, чьи авторитет или беспристрастие могут защищаться посредством вмешательства при условии, что такое вмешательство необходимо в демократическом обществе и соразмерно преследуемой цели…. [В] рамках необходимо строгого толкования Европейским Судом перечисленных законных целей неразумно включать публичные власти в понятие “других лиц”, репутацию и права которых призван защищать пункт 2 статьи 10 Конвенции. … Европейскому Суду следовало ограничить свой вывод о наличии нарушения статьи 10 Конвенции отсутствием законной цели, не касаясь вопроса соразмерности»[119]. 3.4. Формирование позитивных обязательств государства по статье 10 Еще одним новым аспектом, который появляется в практике по статье 10, является постепенное движение Европейского Суда к тому, чтобы признать наличие позитивных обязательств по этой статье, от чего ранее Суд воздерживался. В частности, таким позитивным обязательством со стороны государства является удовлетворение запросов на информацию и предоставление сведений по общественно важным проблемам, имеющихся в распоряжении государства. Если в деле некоммерческой организации «Ассоциация матерей Южной Чехии»[120] Европейский Суд признал, что право на получение информации от государства в принципе входит в сферу статьи 10, но не нашел нарушения в самом деле из-за того, что НКО

Об авторах

Анита Карловна Соболева

Автор, ответственный за переписку.
Email: asoboleva@hse.ru

Факультет права

Список литературы