Судебные преобразования в Российской империи середины XVIII в. как предпосылка создания правовых основ деятельности государственных учреждений

Полный текст

Когда заходит речь о судебных преобразованиях XVIII в., сразу приходят в голову события времен Петра I или Екатерины II. Между тем середина века, приходящаяся как раз на период между этими двумя великими царствованиями, изобиловала хоть и не такими яркими, но по-своему значимыми изменениями судебной системы. Они были далеко не радикальными, но благодаря им шла постепенная специализация и стабилизация судебно-административных учреждений. Накапливаясь, практика правосудия способствовала осмыслению некоторых идей петровского времени и тем самым создавала предпосылки для восприятия образованной частью общества зачатков правового мышления. Не случайно именно в середине века российские императрицы неуклонно пытались приобщить дворянских кадетов к юридической деятельности, чем готовили почву для введения юридического образования. В одном из именных указов императрицы Анны Иоанновны говорилось, что «правосудие есть целость и здравие государства, а где оного нет, тамо Божие благословение и милость отъемлется»[30]. В период правления Петра I и в последующие царствования интуитивно была «нащупана» хорошо теперь известная формула: «Вначале “юрист” - это просто тонкий знаток судопроизводства. Затем - человек, владеющий специальными знаниями (законов, типичных и конфликтных ситуаций, способов их разрешения и т.д.) и специально обученный. Появление профессионального самосознания и разделение труда внутри юридической деятельности - последняя стадия становления юридической профессии» [1. C. 179]. Однако чрезвычайно сложно создать эффективное правосудие в стране, где представления о праве охватывает умы не более чем 1/8 части населения при том, что остальные подданные неграмотны и бесправны, полностью зависят от правящего класса [2. C. 204], в стране, где нет для этого «ни средств, ни подготовленных лиц, ни достаточно культурной среды» [3. C. 262], ни зачатков юридической профессии. К тому же при том сложном финансовом положении, в котором оказалась страна после смерти Петра I, созданные при нем «дорогостоящие и малоэффективные» [4. C. 111] местные учреждения, введенные «без должных целей и смысла» [5. C. 181], не имели шансов выжить. Это осознал сам реформатор, который еще при жизни начал отказываться от преждевременной попытки разделения судебной и административной властей. Сохранение судебных полномочий за центральными и местными правительственными учреждениями, не всегда четкая определенность таких полномочий, множественность судебно-административных инстанций, допустимость произвольной передачи дела из одного судебного места в другое оставляли нерешенной проблему рациональной организации суда. Отсутствовали и общие принципы определения подведомственности дел, поскольку одновременно применялись территориальный, ведомственный и сословный признаки. Поэтому нередко возникали споры о подсудности, которые чаще всего доходили до Сената. В ряде регионов (Остзейские провинции и др.) сохранялась местная система судоустройства и судопроизводства. Вместе с тем преобразования системы судоустройства, задуманные именно в середине XVIII в., в ходе работ Уложенной комиссии 1754 г., готовили почву для тех реформ суда и процесса, которые состоятся уже позже, в эпоху «просвещенного абсолютизма». Утвержденный тогда Сенатом план предполагал, что первая книга Свода законов будет посвящена организации суда и процесса. Система высшего и центрального суда претерпела в середине века минимальные изменения. В какой-то степени это было обусловлено тем, что при доминировавшем тогда экономическом укладе обособление судебной власти не осознавалось как важная задача. Напротив, восстановление старого суда и его неразрывная связь с управлением казались вполне логичным и даже оправданными экономически [6]. Верховная судебная власть принадлежала царствующей особе. В разное время осуществлять эту функцию помогали императрицам создаваемые при них Верховный Тайный Совет (пользовался неограниченной властью в период правления императрицы Екатерины I (1725-1727 гг.) и юного императора Петра II (1727-1730 гг.), Кабинет (совещательный орган в правление Анны Иоанновны, 1730-1740 гг.), Конференция (осуществляла совещательные функции при Елизавете Петровне (1741-1762 гг.). Не входившие в компетенцию Сената и коллегий дела о таких политических преступлениях, как оскорбление Величества и народные возмущения, в 1729 г., после упразднения Преображенского приказа, перешли в компетенцию Верховного Тайного Совета, который по этой категории дел играл роль первой инстанции, в отношении остальных - апелляционной. При Анне Иоанновне, в период между упразднением Совета и учреждением Кабинета и Канцелярии Тайных розыскных дел, соответствующая роль была возвращена Сенату. В практике Сената изрядное место занимали дела о дворянских имуществах. В 1736 г. по делу Константина Кантемира, который обжаловал императрице неправое, по его мнению, решение Сената о наследстве, был учрежден особый Высший суд, в котором императрица была намерена присутствовать «сама своею персоною». С этого времени проблеме наследственных прав уделялось пристальное внимание. Особо проблемными считались дела о наследовании вдовами недвижимости, а также о конфликтах, связанных с принуждением жены к отказу от данной ей в приданое недвижимости в пользу мужа. Сенат обращался к ним неоднократно [7. C. 334]. Высший суд включал 5 знатнейших сановников и заседал под личным председательством императрицы. Отмечалось несомненное влияние на этот суд Кабинета императрицы, по резолюциям которого предписывалось чинить немедленное исполнение, всего лишь с уведомлением о том Сената и прочих мест. Указы посланные этим судом в Сенат, коллегии и иные присутственные места также должны были исполняться немедленно[31]. В рамках судебно-административной деятельности накапливался определенный опыт служащих. Губернаторам и воеводам было запрещено назначать и отрешать от должности секретарей в присутственных местах без «надлежащей экзаменации» и сенатского разрешения[32]. Это требование имело глубокий практический смысл, поскольку секретари всех присутствий, включая коллегии, должны были хорошо знать законодательство и при необходимости указывать должностным лицам на противозаконность предполагаемого решения. Им вменялось в обязанность записывать свое мнение в протокол и сообщать Генерал-прокурору Сената о случаях, когда их возражения не принимались во внимание[33]. Число подаваемых на Высочайшее имя челобитных неуклонно росло. Поэтому периодически издавались указы, запрещавшие подавать такие прошения в обход предусмотренного законом порядка апелляции. Для нарушителей устанавливались суровые наказания. В 1742 г. подача таких прошений стала допускаться лишь раз в неделю, по вторникам, с обязательным указанием не только имени челобитчика, но и чина и имени составителя[34]. При Елизавете Петровне наказание полагалось только челобитчикам, подавшим «ложное и недельное челобитье»[35]. Впрочем, верховная правительница нередко выказывала терпимость к ходатайствам, «предвосхищавшим свой законный срок», т.е. еще не рассмотренных в апелляционном порядке всеми положенными по закону инстанциями. Руководствовалась она тем, что «невозможность получить надлежащее правосудие» могла выясниться раньше того момента, когда «исчерпаны все мытарства долгого странствия по инстанциям» [8. C. 62]. Сенат, несмотря на существенное ограничение его власти по делам управления, сохранял значение высшего судебного места Империи на протяжении всего рассматриваемого периода. С упразднением в 1729 г. Преображенского приказа он даже стал рассматривать по первой инстанции менее важные политические дела. После учреждения Верховного Тайного Совета по делам, осуждающим преступника к физической или политической смерти, Сенату вначале даже запрещалось приводить приговор в исполнение, не представив в Совет краткого резюме. Однако Совет оказался сильно перегружен такого рода делами, поступающими из всех губерний. Поэтому уже в марте 1727 г. было дано разъяснение, ограничившее надзорную функцию Верховного Тайного Совета лишь делами, экзекуция по которым должна была состояться в Санкт-Петербурге[36], а в конце того же года вся эта работа окончательно закрепилась за Сенатом[37]. Сенат, коллегии и канцелярии в столицах обязаны были ежемесячно подавать в Верховный Тайный Совет, а позднее - в Кабинет[38] рапорты о решенных и нерешенных делах, с указанием, почему они не решены и сколько дело тянется. Частично надзор за местными судами возлагался на Юстиц-коллегию, хотя прежде всего это было функцией Сената. Поэтому сохранялась обязанность ежемесячного представления таких рапортов из коллегий и канцелярий и в Сенат. При Анне Иоанновне из губернских присутственных мест рапорты представлялись во все профильные коллегии, причем из Сибирской и Астраханской губерний в силу удаленности их разрешалось представлять по третям года. Для облегчения контроля судебно-административным местам предписывалось содержать у себя журналы и настольные книги, где следовало записывать, «в которой день какой указ состоялся, или по делу решение учинено, и когда что по оному указу исполнено, или зачем не исполнено»[39]. Жалобы на неправосудие и волокиту рассматривались в Сенате по вторникам. Как низшие, так и высшие судьи за преступления против правосудия должны были штрафоваться «по государственным правам и указам без пощады». Апелляции на Сенат и первые три коллегии (Военную, Морскую и Иностранных дел) допускалось подавать не только на Высочайшее имя, но и в Верховный Тайный Совет. В ноябре 1740 г. при Высочайшем Дворе была учреждена должность особого рекетмейстера, который осуществлял отбор жалоб на коллегии, канцелярии и Сенат о волоките при решении дел. При Елизавете Петровне основным законным поводом обращения к Верховной власти стали именно жалобы на Сенат. Генерал-фискал и фискалы[40] в ранний послепетровский период по-прежнему составляли особенность судебной системы Российской империи. Фискалы, прежде всего, тайно наблюдали за тем, не допускалось ли нарушение закона при сборе казенных податей и отправлении повинностей. Кроме того, они в обязательном порядке должны были наличествовать при судах всех инстанций, чтобы следить за тем, не учинялся ли где-либо неправый суд. Вплоть до упразднения института фискалов их судебные обязанности, в которые входило наблюдение за законностью действий судов и ходатайство по делам безгласным, не менялись. Под последними понимались преступления против указов; лихоимство судей и расхищение государственной казны; дела, по которым нет обвинителя или истца (например, при убийстве приезжего или смерти без завещания последнего в роду). Система фискалов возглавлялась генерал-фискалом и государственным обер-фискалом с приданной им канцелярией и четырьмя фискалами. Именно туда провинциал-фискалы должны были подавать свои донесения. Каждый фискал обязан был доносить по своим делам в то присутственное место, при котором состоял, а в самых важных случаях - в Сенат. Однако если Петр I уделял сведениям, полученным от фискалов, большое внимание и угрожал смертной казнью сенаторам, пытавшимся замедлить рассмотрение дел по фискальским доносам [9. C. 118], то уже в 1725 г. Сенатским указом[41] было повелено большинство дел, возбужденных по доносам фискалов до 1721 г., предать забвению. Позднее Сенат распорядился о том, чтобы и Юстиц-коллегия не отсылала к генерал-фискалу нерешенных дел по доносам, поступившим до 1721 г[42]. Исключение составляли дела о доимках с крестьян, о деньгах, данных из казны, и о штрафных за прописку (т.е. утайку, пропуск при переписи) душ. Лишь уже готовые к решению, но не «доправленные» дела передавались в Сенат. Впредь доношения в обход фискалов не допускались. Однако уже в течение 1729-1730 гг. должности фискалов были упразднены. Этому предшествовала затеянная Верховным Тайным Советом проверка полномочий всех провинциал-фискалов и фискалов. Губернаторы обязаны были проконтролировать законность их назначения и доложить о том в Сенат[43]. Тайная канцелярия и Преображенский приказ ведали розыскными тайными делами, делами об оскорблении Величества и народных возмущениях[44]. При Петре II Преображенский приказ сначала был переведен в Москву, после чего все гвардейские чины подлежали по первой инстанции суду Юстиц-коллегии или даже губернаторов по месту их отлучки из Санкт-Петербурга. В 1729 г. после удаления от дел начальника Преображенской канцелярии кн. Ромодановского она и вовсе была закрыта. Для рассмотрения судебных дел, относящихся к служащим лейб-гвардии Преображенского и Семеновского полков, была учреждена особая сводная Канцелярия из офицерского состава обоих полков[45]. При Анне Иоанновне Преображенский приказ был фактически восстановлен под названием Канцелярия Тайных розыскных дел, с возвращением в его подсудность прежних дел[46]. Во главе канцелярии был поставлен генерал Ушаков. Но даже в работе Канцелярии, которая справедливо приобрела мрачную репутацию, соблюдались известные правила, связанные, в частности, с оценкой законности обвинений. Так, вопреки нескрываемому совместному желанию Анны Иоанновны, А.И. Остермана и Феофана Прокоповича, не удалось довести до казни дело кабинет-секретаря А.В. Макарова, который, правда, скончался после пятилетнего домашнего ареста. Но доносы на него были «состряпаны» столь топорно, что предъявить на их основе серьезные обвинения не сочли возможным [10. C. 298] и просто оставили опального чиновника в подозрении. Меньше повезло кабинет-министру А.П. Волынскому, который позволял себе вольные речи, критиковал открыто слабую политическую сознательность и отсутствие организации русского шляхетства [11. C. 239]. Окончательное упразднение Канцелярии было произведено Манифестом 21 февраля 1762 г., когда было запрещено употреблять само выражение «слово и дело»[47]. Дела Канцелярии были переданы в Сенат, но не для производства, а были опечатаны и положены в архив. Пониманию особенностей общественного сознания той эпохи способствует осознание того, что наряду с попытками внедрения идей общего блага и роли полиции как «души гражданства» необходимо соблюдать закон, что являлось определенной гарантией безопасности системы. В это же время сохранялась порка как мера наказания (причем она сохраняла актуальность как в XVIII в., так и в последующие времена, вплоть до 1917 г.). Популярность этого жестокого телесного наказания коренилась не только в «особенностях политического и социального порядка, установившегося в России после утверждения в ней самодержавия и крепостничества», где «безграничная власть государя делала всех подданных равными перед ним и… кнутом… Подьячий и барин, крестьянин и князь, сенатор и солдат в качестве наказания получали кнут, плети, батоги». Самое главное (и самое печальное) здесь - «отсутствие в общественном сознании ощущения позора от самого факта публичных побоев и телесных наказаний человека на площади» [12. C. 566]. Конечно, трудно было ждать быстрого формирования правовой идеологии в обществе, где ни правители, ни управляемые не имеют представления о достоинстве личности. Сдвиги воспоследовали лишь в результате сословных реформ Екатерины II, внедривших в общество представление о дворянском достоинстве. Подтверждение того, что достоинство подданного не входило в число признанных приоритетов судебно-административной деятельности, дает и история Юстиц-коллегии. Судебные функции в том или ином объеме сохраняли за собой почти все коллегии, но в первую очередь, конечно, Юстиц-коллегия. Ее роль как судебно-надзорного органа была ограничена Наказом губернаторам, воеводам и их товарищам 1728 г.[48] С этого времени Юстиц-коллегия должна была представлять в Сенат рассмотренные ею дела о жалобах на губернаторов. И это законодательное решение было принято отнюдь не случайно, а в результате информации, полученной годом раньше. Согласно идущим из губерний сведениям Юстиц-коллегия имела обыкновение годами содержать колодников под стражей, не рассматривая их дел окончательно, а потом рассылать эти невершенные дела, как и самих колодников, по губерниям. Тогда и вышел Сенатский указ «О нерассылке дел и колодников из Юстиц-коллегии прежде надлежащего о них исследования и рассмотрения»[49]. В качестве высшего суда по делам Остзейских провинций в Санкт-Петербурге со времен Петра I существовала Юстиц-коллегия Эстляндских и Лифляндских дел, куда подавались апелляции на решения местных судов этих земель, а также Выборгского магистрата. Эта же коллегия рассматривала случаи о вступлении в брак родственников, разрешаемые на основании шведского права, дела духовные лиц иностранных исповеданий[50]. Вотчинная коллегия, учрежденная среди прочих коллегий при Петре I, была разделена при Екатерине I на 2 части - Санкт-Петербургскую и Московскую. Сделано это было ввиду распространенности соответствующих профилю коллегии споров, что предопределло попытки правительства содействовать скорейшему разрешению дел, без волокиты и убытков для истцов. Судей этой коллегии предписывалось штрафовать за неправый суд из расчета: «на каждом человеке за четверть земли по гривне». Соответствующие челобитные рассматривал Сенат. Интересно, что уличенные и наказанные судьи от должности не отрешались, а при повторном преступлении с них опять взимался штраф в том же размере[51]. Коммерц-коллегия в 1727 г. после упразднения Мануфактур-конторы, поскольку «оная без Сенату и… Кабинета никакой важной резолюции учинить не может, того ради и жалованье напрасно получает»[52], стала разбирать наиболее важные дела «фабрикантов». Маловажные были поручены совету фабрикантов, который зимой должен был съезжаться в Москву на один месяц для безвозмездной работы. Если совет затруднялся с решением, он обращался за указанием по возникшему вопросу в Коммерц-коллегию. Вскоре этой коллегии стали подведомственны и тяжбы русских купцов с иноземными в случаях, когда последние выступали ответчиками. В то же время претензии иностранцев к русским купцам следовало подавать в Магистрат[53]. С 1728 г. право судить все споры между русскими и иностранными купцами, «во избежание напрасной волокиты и убытков», получает Ратуша, решения которой могли обжаловаться в Коммерц-коллегию[54], но, поскольку купцы по-прежнему обращались в коллегию, с 1732 г. разрешение всех таких споров было возвращено именно туда. С 1744 г. эта коллегия получила право непосредственного суда над английскими купцами[55]. Ей стали подведомственны дела заводчиков рудокопных и мануфактурных дел и содержателей железных заводов[56], а после соединения с ней Берг-коллегии еще и дела, подведомственные последней. Для каждой категории дел существовала отдельная экспедиция. Мануфактур-коллегия была восстановлена только в 1742 г. ввиду увеличения числа споров. После этого ей стал подведомствен суд над купцами и содержателями фабрик по делам принадлежащих им заведений[57]. Монетная контора в Москве получила право судить преступления, относящиеся к монетному производству, поскольку в ее ведение из Берг-коллегии вообще были переданы по делам управления письменные дела, а также приказные, мастеровые и работные люди, которые при золоте, серебре, меди и лигатуре были[58]. Ямская канцелярия рассматривала жалобы на несправедливые решения ямской администрации по делам между ямщиками. Ранее такие жалобы приносились губернаторам и воеводам, в чьем ведении теперь оставались только споры ямщиков с разночинцами[59]. Дворцовая канцелярия производила разбор гражданских споров, а также ведала «татиные, разбойные и убивственные дела», если таковые случались между дворцовыми крестьянами, управителями и служителями. Уголовные и гражданские дела с «посторонними всяких чинов людьми» рассматривались в общих судебных местах, «где по указам надлежит»[60]. Губернские судебные учреждения, в отличие от почти не затронутых преобразованиями высших и центральных, в рассматриваемый период претерпели серьезные изменения. Уже Екатерина I произвела ряд изменений в организации местных судов, окончательно отказавшись от намеченной было в петровское время линии на создание обособленной судебной системы. Главная задача этих своеобразных «контрреформ» заключалась в том, чтобы упростить и удешевить правосудие. Почему-то считалось, что это должно повысить его эффективность и ускорить прохождение дел. Результат, естественно, оказался другим: обремененные административными делами губернаторы и воеводы оказались «плохими судьями» [13. C. 465]. Под руководством «плохих судей» местная судебно-административная система не справлялась со своими задачами, в результате чего ее постоянно реформировали. Сначала во все отдаленные провинциальные города вместо особых комиссаров были назначены воеводы. Необходимость этой перемены объяснялась просто: при Петре I в отдаленных городах учредили должности судебных комиссаров, которым были подведомственны лишь незначительные дела с суммой иска до 50 руб. Это создавало большие неудобства для населения. Действительно, поскольку в этих городах, отдаленных на 200 и более верст от провинциального города, нередко случались дела с более высокой суммой иска, а также татьба и разбой, челобитчикам приходилось отправляться в провинциальный город. Это не только вводило их в дополнительные расходы, но и перегружало воевод в провинциальных городах, порождало волокиту. Вновь назначенные воеводы отдаленных городов рассматривали такие дела, которые составляли низшую судебную инстанцию, их решения могли обжаловаться провинциальным воеводам, затем надворным судам и далее в порядке апелляции. В 1727 г. эта судебная инстанция была учреждена и в городах Сибири[61]. В 1730 г. было предписано менять воевод в городах каждые два года. Причем получить новое назначение на должность воеводы чиновник мог только по прошествии года после освобождения от должности и при условии, что за это время на него не последует жалоб. Предписывалось, чтобы лица, чей двухлетний срок службы истек, являлись в Сенат с росписными и счетными книгами для проверки. Указанные меры послужили прелюдией к еще более серьезному преобразованию местного суда. Оно было произведено серией актов, которую открывает весьма любопытный документ, относящийся к 1726 г.[62] и лишающий казенного финансирования вспомогательный персонал судебных мест. Этот указ сокращал содержание судей, а приказным людям Юстиц- и Вотчинной коллегий, надворных судов и магистратов предлагал вместо жалованья «довольствоваться доходами от добровольной дачи челобитчиков». Понимая, к каким последствиям это приведет, авторы указа особо подчеркивали запрет чинить волокиту в судах для увеличения поборов. Следить за этим должны были судьи соответствующих судов. Вновь мотивируя изменения излишним количеством судебных и административных учреждений, содержание которых обременяет бюджет и удлиняет процедуру окончательного рассмотрения дела, Екатерина I вскоре повелела вовсе упразднить все прежние губернские и провинциальные судебные места[63], в том числе надворные суды, и передать их дела губернаторам и воеводам. В марте того же года подтверждается упразднение надворных судов, а также «всех лишних управителей и канцелярии их и конторы, камериров и земских комиссаров», вследствие чего воеводам передается ряд новых обязанностей, например, поручается подушный сбор. Наряду с губернаторами они получают в свое ведение разбирательство судных и розыскных дел «Синодского ведомства крестьян, прикащиков и прочего звания людей, кроме духовных»[64]. Законодатель объясняет свое решение соображениями блага для населения: «умножение во всем государстве правителей и канцелярий не токмо служит ко отягощению штата, но и к великой тягости народной, ибо вместо того, что прежде сего ко одному судье приходить, и о делах своих просить имели, ныне разве к десяти или и больше, а все оные имеют свои особливые канцелярии и канцелярских служителей, и особливый свой суд, и каждой по своим делам бедный народ волочит»[65]. Все дела и штат Надворного суда Санкт-Петербурга передавались в Юстиц-коллегию. Прочим надворным судам из Юстиц-коллегии последовали указы, в соответствии с которыми решенные и нерешенные дела следовало описать и передать по принадлежности провинциальным или городским воеводам, челобитные на неправое решение - к губернаторам. Тем самым обособление судебной власти было остановлено окончательно. Апелляционный порядок оставался прежним: жалобы на неправосудные решения воевод подавались к губернаторам, далее - в Юстиц-коллегию, чтобы «вместо многих и разных канцелярий и судей знали токмо одну канцелярию, а на лишних бы судей… в даче жалованья… убытку не было»[66]. Жалобы на обиды, учиненные воеводами в делах управления, также подавались губернаторам, а произвол последних обжаловался в Сенат[67]. В 1762 г. для скорейшего решения многочисленных апелляционных дел соответствующие органы были укреплены. В Сенате создается особый Апелляционный департамент, а в Судном приказе, Юстиц- и Вотчинной коллегиях - по 3 апелляционных департамента, которые распределяли между собой губернии Российской империи[68]. В 1728 г. был издан Наказ губернаторам и воеводам и их товарищам[69], который подробно определил в том числе и их судебную компетенцию. Все руководство и надзор за местными судами в губерниях были переданы губернаторам. В канцелярии губернатора и при каждой судебной инстанции должен был выделяться отдельный стол, ведающий судными и расправными делами. Посланным в уезд по челобитным делам наказывалось «поступать порядочно и без разорения» и «брать тех, до кого дело есть, а вместо их правых в домах, в городах и в уездах и на торжках не брать и не держать». Жалобы на всех воевод следовало подавать губернатору и лишь при большой удаленности губернатора от места, где производился суд решение городового воеводы можно было обжаловать у провинциального воеводы. Эти же лица вершили уголовный суд по «татиным, разбойным и убивственным» делам, в том числе в отношении дворцовых крестьян, их управителей и служителей, а также между лицами торгового сословия. Вынесенный воеводой приговор, предполагающий смертную казнь или политическую смерть, требовал утверждения губернатора. Только в Санкт-Петербургском уезде приговоры и решения воевод и созданной впоследствии Воеводской Канцелярии обжаловались прямо в Юстиц-коллегию. Какое-то время после упразднения надворных судов судебные и розыскные дела по городу Санкт-Петербургу разрешались Юстиц-коллегией по первой инстанции. Поэтому создание Воеводской канцелярии оправдывалось еще и необходимостью устранить перегрузку коллегии. Особый апелляционный порядок подтвердили в Резолюции кабинет-министров Анны Иоанновны на доклад Сената[70]. 20 июля 1737 г. Воеводской канцелярии была дана Инструкция об отправлении дел по юстиции[71]. Согласно этому документу канцелярия расследовала и рассматривала судные и розыскные дела «людей всякого звания», включая приезжих купцов. Исключение составляли только дела, подведомственные Канцелярии Тайных розыскных дел. По розыскным делам Ингерманландской губернии, для скорейшего их разрешения, была учреждена особая Контора, в составе советника и двух асессоров, решения которой обжаловались в Юстиц-коллегию[72]. Установленный в 1736 г. порядок предусматривал, что лица, взятые по розыскным делам в Юстиц-коллегию, должны были отправляться для пыток в Воеводскую канцелярию, которая и осуществляла розыск при участии одного из членов коллегии. Затем дело представлялось в Юстиц-коллегию[73]. В 1738 г. Воеводская канцелярия была переименована в Санкт-Петербургскую губернскую канцелярию[74]. Она не имела права окончательно выносить приговоры по тяжким уголовным преступлениям, но соответствующие представления вносились ею для апробации уже прямо в Сенат[75]. Как и следовало ожидать, воссоединение судебной власти с административной привело к перегрузке соответствующих судебно-административных мест. Уже в апреле 1727 г. судьям предписали заседать два раза в день, чтобы как можно скорее разрешить дела находящихся под стражей людей[76]. Особо очевидной стала эта перегрузка в Московской губернской канцелярии в 1730 г., поскольку пребывание в то время в Москве императрицы и двора привело к скоплению людей и соответствующему увеличению количества поданных в канцелярию исков. Там скопилось 21388 нерешенных дел [14. C. 220]. В итоге все судебные дела были выведены из ведения губернской канцелярии и переданы учрежденным тогда же Судному и Сыскному приказам, исполнявшим соответственно функции гражданского и уголовного суда. Судный приказ производил суд в делах гражданских над «людьми всякого чину», находившимися в Москве, кроме людей купеческого сословия, оставшихся в ведении Московской губернской канцелярии, а позднее переданных в подведомственность ратуши. Губернская канцелярия стала играть по таким делам лишь роль апелляционной инстанции[77]. Чуть раньше, чтобы разгрузить Судный приказ, дела заводчиков Московской губернии были переданы в Коммерц-коллегию[78]. Сыскной приказ ведал дела уголовные, татинные, разбойные и убивственные. Для скорейшего разрешения дел содержавшихся в тюрьме колодников судьям Сыскного приказа предписывалось собираться дважды в день: с 7 утра до 12 дня и с 3 до 9 вечера[79]. Апелляции на решения обоих приказов подавались в Юстиц-коллегию. Это преобразование не приобрело универсального характера, и основу местной судебной системы вплоть до эпохи Екатерины II по-прежнему составляли губернские и воеводские канцелярии. Во времена Елизаветы Петровны губернские и воеводские канцелярии лишились права суда над однодворцами и половниками[80], которое перешло к особым городовым и сельским управителям по всем делам, кроме тяжких уголовных преступлений. Канцелярии обязаны были посылать донесения о произведенных ими следствиях только после утверждения их губернатором[81]. В начале елизаветинской эпохи для борьбы с ворами и разбойниками в губерниях создавались армейские полковые команды, преемниками которых стали в 1756 г. главные сыщики, облеченные в губерниях и провинциях соответствующими полномочиями и состоявшие под ведением Правительствующего Сената[82]. Все эти полумеры не вели и не могли привести к улучшению судопроизводства. Местное дворянство жаловалось на него в наказах Уложенной комиссии 1767 г. Причем авторов наказов меньше всего интересовало создание сильной судебной системы. Речь скорее шла о желании рекрутировать судей из состава местного дворянства, которые относились бы к администрации лишь формально, на деле разделяя местные интересы [15. C. 71]. Вопрос о подведомственности дел представителей городского населения был решен относительно четко еще в петровское время. Именно тогда города и городские магистраты перестали подчиняться воеводам [16. C. 66]. При Екатерине I Главный Магистрат ведал и судом над крепостными людьми, находящимися в услужении у купцов, приняв соответствующие дела из ведомства надворных судов[83]. В 1726 г. была закрыта Московская Контора Главного Магистрата, дела которой были переданы в Московский магистрат[84]. При Петре II упраздняется и Главный магистрат, а дела его передаются в Санкт-Петербургскую Ратушу. В штат ее были дополнительно введены избираемые на один год бургомистр и два бурмистра. В том же году магистраты подчиняют губернаторам «для лучшего посадских охранения»[85]. Это решение подтвердил Наказ губернаторам, воеводам и их товарищам, согласно которому к губернатору поступали жалобы на волокиту и неправосудные решения городских судов. Но почти одновременно с Наказом магистраты во всех городах были заменены ратушами с ежегодно сменяющимися бурмистрами. Дела из магистратов передавались в Сенат и Коммерц-коллегию. В порядке привилегии город мог восстановить магистрат, что и произошло в 1734 г. в Оренбурге, которому было дозволено учредить магистрат с правом суда не только людей купеческого сословия, но и всех городских обывателей[86]. В 1743 г. Главный Магистрат и городовые магистраты были восстановлены на прежних основаниях и даже получили независимость от губернаторов[87], оставаясь в ведении Сената. В 1726 г. Сенат, согласившись с мнением Главного Магистрата, для упрощения производства и уменьшения судебных издержек допустил словесный порядок производства в делах, «подлежащих до купечества, по прежнему купеческому обыкновению», в Таможенных судах[88]. Это были дела по искам без письменных обязательств и крепостей «между купецкими людьми, как по партикулярным письмам и векселям и по записным купеческим книгам и счетам, так и в бесписьменных торговых их делах, и в поклажах и ссудах». По таким делам Таможенный суд мог рассматривать споры купеческих людей и с людьми других чинов. В 1727 г[89]. появился Устав суда Таможенного по словесным прошениям, а не челобитным. Он конкретизировал перечень дел, по которым допускается словесный порядок суда. В особенности это касалось дел о неустойках по договорам купли-продажи, подряда, нарушений обманом договоров займа, поклажи, найма личного и найма имущества, личных обид и пр. Кроме того, Устав определял правила поведения в этом суде, «чтоб к суду просители приходили учтиво, также и судящие с ними поступали не грубо». Основными доказательствами, используемыми в Таможенном суде, были «неоспорные» письма, общая ссылка и присяга. Решение записывалось в судебную книгу. Устав содержал также инструкции суду о том, как именно выяснять истину по разным категориям споров. Прилагались даже образец составления судебной книги и форма присяги. Словесные суды в местах, где они были учреждены, оставались на прежнем основании, получив позднее даже такие дополнительные полномочия, как рассмотрение вексельных споров и конфликтов, возникающих между купцами на ярмарках. Такие суды действовали под контролем магистратов и ратуш и включали, как правило, двух членов, избираемых от купеческого сословия и ежегодно сменяемых[90]. Очевидно, что российские судебно-административные учреждения в рассматриваемый период отличались заметной пестротой, множественностью инстанций и были неудобны для прибегающих к их услугам частных лиц. И все же выстроенная тогда система институтов впитала и даже претворяла в жизнь главное - провозглашенную Петром I идею законности судебно-административной деятельности. Это способствовало воспитанию новой породы государственных служащих, готовых действовать в рамках закона во имя общего блага, а в дальнейшем воспринять идеи екатерининского просвещенного абсолютизма о ценности достоинства личности, гражданского общества, необходимости сочетать частный интерес с интересами социальной группы и государства [17. C. 178]. Возрастающая в течение века законодательная активность престола, требование знания законов, соблюдения установленных процедур в ходе расследования, рассмотрения и обжалования дел, готовили почву для создания в России правовых основ деятельности органов государственного управления, юридической профессии и зачатков правовой идеологии. REFERENCES [1] Rozin VM Razvitie prava v Rossii kak uslovie stanovleniya grazhdanskogo obshchestva i effektivnoi vlasti. Moscow: Moskovskii psikhologo-sotsial'nyi institute; 2005. 352 p. (In Russ.). [2] Berman HJ. Justice in the U.S.S.R. An Interpretation of Soviet Law. Cambridge, Massachusetts, and London, England: Harvard University Press; 1976. 450 p. (In English). doi: 10.4159/harvard.9780674188297. [3] Ulanov VY. Preobrazovanie upravleniya pri Petre Velikom. Kallash VV. editor. Tri veka. Rossiya ot Smuty do nashego vremeni. Istoricheskii sbornik. V 6 t. T. 3. XVIII vek. Pervaya polovina. Reprintnoe izdanie. Moscow: GIS-Patriot; 1992. P. 242-267. (In Russ.). [4] Eroshkin NP. Istoriya gosudarstvennykh uchrezhdenii dorevolyutsionnoi Rossii. Moscow: Vysshaya shkola;1983. 352 p. (In Russ.). [5] Omel'chenko OA. Vlast' i zakon v Rossii XVIII v. Issledovaniya i ocherki. Moscow: MGIU; 2004. 604 р. (In Russ.). [6] Efremova NN. Stanovlenie i razvitie sudebnogo prava v Rossii v XVIII- nachale XX v. (istoriko-pravovoe issledovanie). Moscow: RUDN; 2007. 267 р. (In Russ.). [7] The Cambridge History of Russia. Vol. 2. Imperial Russia 1689-1917. Lieven D, editor. Cambridge: Cambridge University Press; 2006. 765 р. (In English). doi:10.1017/CHOL9780521815291. [8] Istoriya Pravitel'stvuyushchego Senata za 200 let. V 5 t. T. 2. Saint Petersburg: Cenatskaya tipografiya; 1911. 806 р. (In Russ.). [9] Serov DO. Sudebnaya reforma Petra 1. Istoriko-pravovoe issledovanie. Moscow: Zertsalo-M.; 2009. 487 р. (In Russ.). [10] Pavlenko NI. Ptentsy gnezda petrova. Moscow: Mysl'; 1984. 332 р. [11] Pokrovskii MN. Russkaya istoriya. V 3 t. T. 2. Saint Petersburg: Poligon; 2002. 383 р. (In Russ.). [12] Anisimov EV. Dyba i knut. Politicheskii sysk i russkoe obshchestvo v XVIII veke. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie; 1999. 719 р. (In Russ.). [13] Got'e Yu. Istoriya oblastnogo upravleniya v Rossii ot Petra I do Ekateriny II. T. 1. Moscow: Imperatorskoe obshchestvo istorii i drevnostei rossiiskikh pri Moskovskom universitete; 1913. 472 р. (In Russ.). [14] Trotsina K. Istoriya sudebnykh uchrezhdenii v Rossii. Saint Petersburg: Tipografiya E.Veimara; 1851. 384 р. (In Russ.). [15] Wortman RS. Vlastiteli i sudii. Razvitie pravovogo soznaniya v imperatorskoi Rossii. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie; 2004. 516 р. (In Russ.). [16] Potapova LI. Istoriya organ

Об авторах

Людмила Евгеньевна Лаптева

Российская академия народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации

Email: lelapteva@gmail.com
Институт права и национальной безопасности; Институт государства и права РАН ул. Знаменка, 10, Москва, Россия, 119019 пр-т Вернадского, 84, Москва, Россия, 119571

Список литературы